Три дня одной весны

— Не понимаю тебя, сынок. Как это — нет времени, чтобы написать несколько слов отцу, сообщить, что жив, здоров. — Исмат-пахлавон тяжело поднялся. — Боюсь, сынок, боюсь…

— Не тревожьтесь, дядя! Помните, в позапрошлом году мясник Назар получил похоронку на сына, справил поминки. А сын его, оказывается, был только ранен и вскоре приехал на побывку. Видите, как бывает. Завтра я еще раз скажу военкому, не переживайте.

— Что ж, пусть сбудутся твои слова, сынок… Если он даже вернется без рук или без ног, все равно буду благодарен богу, тысячу раз буду благодарен!

Проводив Исмат-пахлавона до улицы, Садык вернулся в кабинет.

«Говорят, лучше ложь во спасение, чем правда, которая убивает. Пусть Пахлавон думает, что сын его жив…»

3

Когда Садык приехал на ток в Яккабеде, солнце уже закатывалось за гору, сжигая на своем пути легкие пушистые облака. У большой кучи зерна стоял с мешком Амонулло. Дядя Акрам черпал решетом зерно и ссыпал его в мешок, считая вслух: «…восемь, девять, десять…» Неподалеку от тока в земляном очаге пылали ветки арчи. Сын дяди Акрама Гаффар подвешивал на почерневшую от копоти палку чайник с водой.

Ослабив подпругу и разнуздав коня, Садык пустил его пастись, а сам, прихрамывая, подошел к работающим:

— Не уставать вам!

Все трое подняли головы.

— Будьте здоровы, председатель. — Дядя Акрам отложил в сторону решето, поздоровался с председателем за руку. — Какие новости привезли? Бригадир говорит, скоро будем собирать посылки на фронт?

— Да, как только уберем урожай, каждый сдаст то, что может.

— Что ж, это доброе, угодное богу дело!

Садык взял пригоршню зерна, полюбовался им, потом разжал пальцы — рыжие струйки потекли между ними. Сколько труда вложено в этот урожай! Садык почувствовал себя счастливым. Волнуясь, спросил старика:

— Что скажете, дядя, вывезем с вашего тока центнеров пятьдесят?

— Проявите великодушие, председатель, так вывезем!

Дядя Акрам довольно огладил посеревшую от пыли бороду. Полы его халата были подоткнуты под поясной платок, ворот рубахи расстегнут, виднелась костлявая загорелая грудь.

Садык взял в руки решето.

— Вы, дядя, вместе с Амонулло держите мешок, а я стану насыпать.

Они быстро наполнили мешок, завязали и поставили в ряд. Затем все трое подошли поближе к очагу, уселись на пустых мешках. Дядя Акрам развернул дастархан, разломил на куски две лепешки, Гаффар принес кипяток…

Погрузив на пять ослов мешки с зерном, Садык и Амонулло пустились в обратный путь. На потемневшем небе медленно плыла полная луна, напоминавшая лепешку, только что вынутую из танура[35].

Немного отъехав, Садык натянул повод и оглянулся. Услышал, как дядя Акрам говорил Гаффару:

— Повыше поднимай вилы, повыше! Вот так…

В свете луны Садык ясно видел силуэты отца и сына — они провеивали солому, подбрасывая ее вилами. Пожелав про себя добра этим людям, Садык легонько тронул плеткой коня и вскоре догнал Амонулло. Попутный ветер донес от тока слегка дрожащий голос дяди Акрама:

О творец, где мое сердце, где любимая моя?
Что сказкой сделала мою жизнь, где чародейка моя?
Из глаз моих катятся в подол жгучие слезы —
Где ты, где ты, жемчужина ты моя?

Старик умолк на минуту, потом послышалось снова:

Небесам нет дела до мудрости пророка,
Небесам нет дела до золота и серебра.
Странное заблуждение подчинило себе человека —
Не верит он, что исчезнет его душа…

Садык не мог дослушать песню до конца — голос старика доносился все слабее. Когда он стал едва слышен, Садык тяжело вздохнул и спросил Амонулло:

— Вам нравится голос дяди Акрама?

— Да, голос старика чист, как и его сердце.

Дорога пошла вниз, в ущелье.

— Довезете груз сами? — приостановился Садык, — Хочу спуститься к роднику.

Амонулло удивило такое странное желание. Что ночью делать у родника? Взглянул на председателя и пожал плечами:

— Ладно, отчего же не довезти.

Садык повернул коня к поросшему арчовником склону и узкой тропой за несколько минут спустился к роднику Сероб. Круглый камень, возле которого он когда-то горько плакал, все так же белел у родника. Луна отражалась в прозрачной воде и мелко дрожала в ней, словно от ночного холода. В ее мягком свете все вокруг казалось белым, будто было залито молоком.