Три дня одной весны

— Становитесь на свое место!

Тяжело пыхтя, прошел паровоз, и стена теплушек отгородила Садыка от Бунафши. Раздалась команда грузиться по вагонам. Строй зашевелился и распался.

В это время в просвет между вагонами Садык увидел Бунафшу.

Через минуту они уже стояли лицом к лицу.

— Почему поехала в такой холод? Что будет, если заболеешь? — спрашивал Садык с укором.

Бунафша не ответила, закусив губу, протянула ему узелок.

— Что это?

— Шерстяные носки. Холбиби передала, одна пара для Акбара.

Садык глядел на осунувшееся лицо жены с темными провалами глазниц.

— И ради этого ты пустилась в такую даль?

— Я привезла вам нож вашего отца… — Бунафша торопливо достала нож в потертых ножнах, протянула его мужу. — Нашли под подушкой Салеха, — объяснила она. — Оказывается, тетушка в день гахворабандона[41] достала из сундука и положила в колыбель…

Садык вынул нож из ножен, глянул на узкое блестящее лезвие. И, вспомнив рано умершего отца, спрятал его, протянул руку, коснулся руки Бунафши слегка дрожащими от волнения пальцами.

— Перестань плакать и скорей домой! А то застудишься! Береги себя, ты ведь теперь глава семьи!

— Пишите… — только и могла ответить Бунафша.

Паровоз загудел, вагоны дрогнули.

Махнув жене рукой, Садык бросился к теплушке, где разместились односельчане. Туда втащили его уже на ходу.

Хотя Садыка очень беспокоило, как доберется Бунафша по горной дороге в такой холод, сердце его переполняла радость нечаянной встречи с женой. Он преклонялся перед ее смелостью, улыбался, снова и снова представляя себе, как она убежала из селения, чтобы увидеться с ним на станции. Нет, такого он не ждал. А это значит, что, прожив с ней шесть лет, не знал как следует, что за женщина его жена.

Вот о чем думал Садык в тот день под монотонный стук колес товарного состава, увозившего их все дальше на запад от родных гор. Тогда он и в мыслях не мог допустить, что никогда больше не увидит свою жену, свою Бунафшу, что это их последняя встреча.

Садык не заметил, как заснул, а под утро его разбудила мать. Дети все так же мирно спали. Тетушка Назокат склонилась над старым деревянным сундуком, украшенным резьбой, в котором когда-то искала и не могла найти нож. В тусклом свете лампы изломанная тень ее едва двигалась по стене.

Он быстро оделся.

— Что случилось, мама?

Вытащив из сундука бязь, которую держала на черный день, тетушка Назокат выпрямилась, обернулась к сыну. Несколько секунд она молча смотрела на него, потом тихо сказала:

— Холбиби умерла…

7

К полудню все было закончено.

Люди, собравшиеся проводить Холбиби в последний путь, по очереди подходили к ее могиле и сыпали землю. Потом они выложили холмик, накрыли его небольшой каменной плитой, опустились на корточки лицом к Мекке и воздели руки для молитвы.

Солнце с ненужной в эти минуты щедростью заливало свежий могильный холмик, вид которого окутывал сердца живых печалью. Налетел мягкий осенний ветер. Он шевелил подсохшие колючки и полынь, росшие между могилами, травы вздрагивали, словно ветер напоминал о грядущих холодах.

Садык сидел, как и другие, на корточках, молитвенно сложив ладони. Все тело его дрожало, ныла раненая нога. Сжав от напряжения зубы, он смотрел на темную сыроватую землю.

«Боже мой! Еще вчера… вчера сидел с ней, старался подбодрить, а теперь… Разве можно было подумать, что сегодня увижу ее могилу? Почему жизнь так коротка и жестока? Почему такие люди, как Холбиби, не живут спокойно и долго? Почему не получается так, чтобы они могли напиться из арыка, выкопанного их же руками?..»

Окончив молитву, люди провели ладонями по лицу, и Садык наконец поднялся вместе со всеми. Группами по двое, по трое неспешно спускались от кладбища пыльной тропинкой.

— Хорошая была женщина, благослови ее бог!

— Да будет ей место в раю!

— Редкая была женщина, из тех, кто если поранит голову, скрывает под тюбетейкой, если сломает руку — под рукавом[42].

— Да, выпало страданий на ее долю…

Садык привык постоянно быть среди людей, но сейчас ему захотелось остаться одному. Он незаметно отделился от процессии, пересек арык и колхозный сад, который тянулся от кладбища до самого правления, и поднялся на небольшой холм. Старый карагач на его вершине, казалось, сторожил и сад, и все вокруг. Садык сел в тени, вытянул раненую ногу и стал осторожно ее поглаживать.

Сверху ему хорошо были видны кривые улочки и плоские крыши домов в кишлаке. Листва виноградников, абрикосовых деревьев и тутовника отливала медью. Урожай винограда сняли несколько дней назад, и теперь над опустевшим садом кружились стаи сорок. Они, видимо, отыскивали упавшие ягоды…

И вдруг сквозь птичий гомон, словно наяву, послышался Садыку нежный голос Холбиби. Тогда она вместе с подружками собирала виноград. Он помнит, как она, смеясь, закидывала за спину мелко заплетенные косички, но они все соскальзывали на грудь.

А Холбиби пела: