Три дочери Льва Толстого

В мирное время государственные, экономические интересы и моральные ценности находятся, повторим, в некой сложной и относительно устойчивой согласованности. В военное же время эта устойчивость утрачивается, все интенции и ценности становятся в новые друг с другом, подвижные отношения. А в отдельных случаях между ними складываются глубокие и неразрешимые противоречия.

Еще в самом начале войны В. Ф. Булгаков работал над статьей «О войне»[906] с призывом к отказу от участия в военных действиях. Он же 28 сентября написал воззвание «Опомнитесь, люди-братья!», в котором призывал соотечественников «любить врагов». Под этим воззванием свои подписи поставили толстовцы-единомышленники, в том числе Д. П. Маковицкий.

Митрополит Питирим, в 1914–1915 годах экзарх Грузии, на Кавказском фронте (в сопровождении военных направляется на линию огня)

За «распространение преступных воззваний к населению не принимать участия в войне»[907], как это прозвучало в формулировке товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, 28 октября 1914 года Булгакова арестовала полиция. Душана Маковицкого забрали в декабре. Само воззвание и рассказ об обстоятельствах ареста Булгакова были опубликованы в Москве через несколько лет, в 1922 году. В марте же 1916 года был назначен суд над Булгаковым, Маковицким и другими толстовцами. Всего перед судом предстали 27 человек. В. Г. Чертков отказался подписать это воззвание, на суде выступал в качестве свидетеля.

Готовясь к участию в этом процессе в качестве свидетельницы, Татьяна Львовна записала:

«А война все продолжается! У Вердена за 21 день убито 200 000 германцев. А сколько французов?![908] Чудовищно! А говорить, что это безумие, – считается преступлением.

Обложка книги В. Ф. Булгакова «Опомнитесь, люди-братья! История воззвания единомышленников Л. Н. Толстого против мировой войны 1914–1918 гг.»

Совсем испарилось то настроение, которое было при начале войны. Все, кто был обязан и кто не был обязан, бросились воевать, крича, что мы воюем за разоружение и вечный мир. Теперь никто уже этого не говорит. Все готовятся на то, чтобы после войны вооружиться так, как никогда до сих пор. В Туле вся Томилинская улица сносится, потому что на этом месте будет строиться грандиозный оружейный завод. На него ассигновано 43 миллиона народных денег.

В обществе чувствуется утомление от войны, и везде начинает закипать работа, независимая от войны: устраиваются сельскохозяйственные общества, кооперации, готовятся разные издания и т. п.»[909].

В начале войны Александра Львовна Толстая грезила о героических подвигах, и на Кавказе она с восхищением отнеслась к легендарному генералу Абациеву при встрече: «Он был одним из самых храбрых генералов, осетин, георгиевский кавалер со всеми Георгиевскими крестами и георгиевским оружием[910]. Про него рассказывали, что он никогда никого и ничего не боялся. Во время боя, стоя на горе во весь свой громадный рост, на виду у неприятеля, он командовал войсками»[911].

Однако разнообразные впечатления военных лет и участие в газовых атаках изменили ее отношение к происходящему. Находясь на Западном фронте и ежедневно проявляя стойкость и мужество, она уже не мечтала о каких-то особых героических поступках. Свой рассказ о газовой войне А. Толстая завершила обращением к опыту отца: «Как часто тогда и теперь я вспоминаю своего отца. В 1910 году отец собирался ехать на мирную конференцию в Стокгольм, но в последнюю минуту – раздумал и был рад, что не поехал»[912].

Отношение Л. Н. Толстого к войне было сложным. Он сам был участником военных сражений. С 30 мая 1851 года и до конца января 1854 года пробыл на Кавказе. Сначала принимал участие в военных действиях в качестве волонтера (то есть добровольца), затем – юнкера. Толстой в чине подпоручика защищал осажденный Севастополь (ноябрь 1854 года – ноябрь 1855 года). Вышел в отставку в 1856 году в чине поручика. Во время Русско-турецкой войны[913] Толстой был в тяжелом душевном состоянии: «Мрачный и озабоченный, – вспоминала Софья Андреевна, – он ничего не мог делать и говорил: „Не могу работать и писать, пока война. Так же как пока где-нибудь пожар, то ничего уже нельзя делать“. 〈…〉 Мысль идти на войну все больше и больше овладевала им и наконец приняла острый характер. Лев Ник. стал серьезно собираться на войну. Не могу я сидеть дома, – говорил он, – когда знаю, что там идут сражения»[914]. Софья Андреевна Толстая вспоминала, что в 1876 году она с трудом смогла удержать мужа от турецкой войны, когда он «хотел идти и говорил, что все порядочные люди пошли…»[915]