Три дочери Льва Толстого

Мир отца постепенно «разрастается» в духовной жизни Татьяны. В мае 1886 года она записывает в связи с выходом двенадцатого тома толстовских сочинений: «Рассказы для народа, которые в нем помещены, читали в Вербное воскресенье, и они имели еще больше успеха, чем „Смерть Ивана Ильича“. Я больше всего люблю его „Много ли человеку земли нужно“. Это так чудно, я не могу читать это без восторга. Мне плакать хочется от красоты слога, мысли, чувства, с которыми оно написано»[116].

Ориентация на духовную позицию отца лежит в основе ее самопознания, самовоспитания и самодисциплины. «И правда – почему меня люди так высоко ставят? – пишет в дневнике двадцатишестилетняя Татьяна. – Особенно мой ум. А я так часто страдаю оттого, что я чувствую свой ум бессильным многое понять и слишком вялым и ленивым, чтобы сделать большие усилия. Мне кажется, что у меня скорее счастливая или несчастная манера совершенно бессознательная: уметь уверить всех, что я обладаю качествами, которых, в сущности, нет. Мне всегда льстит, когда меня хвалят, но в душе-то я знаю, что я страшная эгоистка, ленивая, с неровным, капризным характером, не умная и не живая. Единственную хорошую черту, которую я за собой знаю, это правдивость и справедливость. Этой чертой я дорожу и воспитываю ее в себе»[117].

Татьяна временами остро завидовала душевной близости, сложившейся между Машей и отцом:

«Маша у Ильи, завтра приезжает. Я ей очень рада, но все-таки есть эгоистическое чувство, что без нее папа со мной ласковее, и потому что, сравнивая ее со мной, ему, конечно, бросается в глаза, что она больше живет его жизнью, больше для него делает и более слепо верит в него, чем я[118].

Сейчас он приходил сюда и спрашивал, что я делаю. Я сказала. Он говорит: „И я тоже дневник пишу, но это секрет. Я уже три месяца пишу, но никому не говорю. Я, говорит, даже прячу его“. Я спросила, что он, так пишет или с какой-нибудь целью. Он говорит: „Так. Про свою душевную работу. А ты тоже?“ Я сказала – да. Он говорит, что его душевная работа состоит в том, чтобы добиться трех целей: чистоты, смирения и любви, и что когда он чувствует, что приближается к этому, то счастлив»[119].

Со временем для Татьяны раскрываются глубины мысли отца о жизни и смерти, представлений о непротивлении злу насилием. В ноябре 1890 года она записывает в дневнике: «Со мной бывает часто, что я прежде читала или слышала что-нибудь сказанное папá, не понимая, и долго после, когда я умственно вырасту, мне это возвращается в память уже переваренным, понятным и полезным». И все же сам процесс духовного сближения с отцом весьма сложен для Татьяны: с одной стороны, она боится и подумать о его смерти («что произойдет с нами или с ним»), о потери духовной связи с ним, если выйдет замуж, – с другой стороны, знает за собой, что, находясь рядом, неделями может не общаться с ним. И она всматривается в этот парадокс: «Это обыкновенно бывает тогда, когда я сознательно и даже иногда умышленно живу так, как он этого не одобряет, и с особенной храбростью подчеркиваю свой протест. Это бывает обыкновенно, когда кто-нибудь из его последователей окажется несостоятельным и только компрометирует его учение. Тогда мне бывает ужасно досадно, что папа их защищает, и я тогда стараюсь доказать, что я к числу этих „темных“ не принадлежу. А иногда просто что-нибудь меня затянет в пустую жизнь, и тогда просто из добросовестности ее эгзажированно[120] выставляешь напоказ, и выходит, что как будто хвастаешь ей»[121].

В сложной ситуации была не только старшая дочь, но и отец. К тому же времени относится его запись, где он обращается с вопросами к самому себе: «Нынче думал: я сержусь на нравствен〈ную〉 тупость детей, кроме М〈аши〉. Но кто же они? мои дети, мое произведение со всех сторон, с плотской и духовной. Я их сделал, какими они есть. Это мои грехи – всегда передо мной. И мне уходить от них некуда и нельзя. Надо их просвещать, а я этого не умею, я сам плох»[122].

Своего рода точкой «схождения» двух сестер была народная жизнь, к которой они с детства были близки. Летом 1884 года Л. Н. Толстой «ходил косить от зари до зари с мужиками и увлек и дочерей помогать и сочувствовать ему. Они трясли и гребли сено с бабами»[123]. На день рождения Татьяны в 1887 году, по воспоминаниям Софьи Андреевны, «ездили на пикник в елочки[124], там пили чай, ели сладости. Потом Таня позвала с деревни 50 крестьянских девушек, угощала их чаем, наливкой, пряниками, и они пели и плясали»[125].

О летней поре начала 1890-х годов Татьяна вспоминала:

«Чудесное время нашей жизни! Каждое утро, по росе, мы с сестрой, с граблями на плечах, уходили вместе с крестьянками на сенокос. Мужчины с отцом и братьями, Ильей и Левой, косили уже с четырех часов утра. Мы, женщины, становились рядами, переворачивали на солнце скошенную траву и переносили сено на „барский двор“. Но мы работали не на барина, а в пользу крестьян, которые за косьбу „барского“ луга получали половину сена.