Три дочери

– Почему-то когда человека называют кашалотом, он обижается, а когда китом – нет, – ни с того, ни с сего отметил Савченко. Надо полагать, его несколько встряхнула увиденная картинка, вот он и пустился в детские рассуждения. – Почему, а?

– Мне бы твои заботы. Мадонна с младенцем! – Мосолков бросил прощальный взгляд в проулок, где вот-вот должна была исчезнуть «мадонна с младенцем». – Ну хотя бы поглядела на нас!

– Прощальный взгляд, прощальный миг… Она нас просто не видела. Мы находились в разных измерениях.

– Юр-ра, сделай охотничью стойку, замри и нацелься! Видишь вон тех двоих у лотка с мороженым?

Около лоточницы остановились две девушки в длинных, до щиколоток темных юбках, в одинаковых сине-белых, по-матросски нарядных клееных тапочках, в легких платках.

– Очень одинаковые, – неуверенно проговорил Савченко, – словно бы по одному шаблону сшиты, – что-то его останавливало, сдерживало, а что именно, он не мог понять.

Зато Мосолков очень быстро разобрался в напарнике, понял, что это обычная душевная квелость, смятенность, не дающая Савченко раскрепоститься – слишком уж он стеснителен, внутренне зажат.

– Сестры-близнецы, потому и ходят в одинаковых костюмах, – проговорил Мосолков и беззвучно, как в разведпоиске, одолел пространство, отделявшее их с Савченко от лотка мороженицы, вкусно пахнувшего ванилью, корицей, свежими вафлями и сливками.

– Девушки, – сиропным голосом пропел Мосолков, подобрался, делаясь еще более осанистым, чем три минуты назад – ну чем не генерал с тремя звездами на погонах? – и мужественным, будто Герой Советского Союза, – а, девушки!

На него недоуменно глянула мороженица – плотная тетка с рыхлым лицом и быстрыми бесцветными глазами, слизнула кончиком языка пот с верхней губы, затем обернулась одна из девушек с костлявыми пергаментно-воскового цвета щеками, большим горбатым носом и седыми волосами, аккуратно расчесанными по обе стороны головы. Было девушке годов не менее семидесяти. Мосолков даже присел, увидев «девушку», ярко надраенные головки его хромовых сапог невольно потускнели.

– Чего? – устало спросила мороженица.

– А где это… где кинотеатр? – Мосолков едва нашелся, что спросить.

– Вона! – мороженица ткнула пальцем в сторону ярких фанерных щитов и вновь слизнула пот с верхней губы. – Где пацанва колготится, там и показывают кино.

Мосолков, спасаясь, ринулся туда. Савченко следом. Наконец Мосолков остановился, задышал тяжело.

– «Как обманчива внешность», – сказал еж, слезая со щетки, – пробормотал Мосолков разбито и испуганно.

– Мда-а, дорогой друг! Это хуже, чем в разведке с эсесовским взводом столкнуться, – Савченко хихикнул, он хорошо понимал Мосолкова. – Действительно обманчива внешность: сзади одно, спереди другое.

– Чу-уть не влипли, – одышливо проговорил Мосолков, – вот напасть-то! Так и погибнуть не за понюх можно.

– Надо действовать, как на фронте: вначале сделать разведку, а уж потом – легкую, без всякого шума атаку.

– Проста теория, да тяжела практика, – Мосолков не выдержал, выхватил из заднего кармана галифе салфетку с монограммой, вытер ею потный лоб, затем клеенчатую изнанку фуражки, потом в эту же салфетку трубно высморкался. Сонная лошадь, тянувшая прямо посередине улицы фуру на резиновых колесах, мигом проснулась и испуганно задрала голову, ощерив желтые, словно бы прокуренные зубы.

– Н-но, падла! – заорал на нее возчик, наряженный в старую милицейскую фуражку с пропотелой вдавлиной. – Вот падла! – резко потянул правую вожжу, сбивая лошаденку ближе к обочине, та быстро очухалась и послушно взяла вправо и вновь заснула на ходу: животина умела делать то, чего не умели люди и хотела дожить до старости.

– Тяжело в лечении – легко в гробу, – добавил Мосолков. Вздохнул. – Ну, что ж, коли ты велишь воевать, предварительно сделав разведку – будем делать предварительную разведку. – Он задержал в себе дыхание, словно бы хотел привести в порядок душу и успокоиться, бросил взгляд на шумную многолюдную Сретенку, произнес только ради того, чтобы хоть что-то произнести: – Хорошая улица! Один недостаток – мало зелени!

И верно ведь: потный, припахивающий смолой и карболкой асфальт не мог заменить травяного покрова, клумб с цветами и аккуратно подстриженных кустов – скупа городская природа, но и деревенская не лучше – слишком много в ней увечного. Савченко как подумал об увечьях земли, так и сглотнул слюну, сбившуюся во рту в тугой взболток, ощутил внутри боль – взболток пополз вниз боком, оцарапывая майору горло, пищевод, перекрыл ему дыхание и Савченко похлопал себя кулаком по груди. На уголках глаз у него выступили слезы.

– Ты чего? – спросил Мосолков, не глядя на Савченко.

– Воздухом поперхнулся. Пошли-ка мы лучше в гостиницу. Плохие из нас искатели приключений.

– Нет, давай еще немного поохотимся, а уж потом в отель.

– Никого мы не ухлопаем, дичи нет, Юрий Ионович, только сапоги собьем. Не дано нам, понимаешь? Не судьба нашему теляти волка зъисть.