Три доллара и шесть нулей

Пока Хан бродил по цеху, высматривая на его грязном полу сверло или фрезу, которую можно было укрепить на токарном барабане, Седой подошел к станку. Он медленно крутил в губах сигарету, и упорство этого безумного мента приводило его в состояние оцепенения. Зачем терпеть такую боль, заставляя себя молчать? Почему нельзя было назвать имя своего стукача, сучонка поганого, еще там, за городом? Все бы обошлось. У ментов работа такая – вербовать в чужих командах сук и питаться информацией, как молоком матери. В команду Седого затесалась «сука», это было так же очевидно, как и то, что уже трое из его ближнего круга ушли в СИЗО. Почти полгода было непонятно, что является причиной такого катаклизма. Убрать с дороги Маркина, опера из районной «уголовки», нужно было еще давно, год назад, когда он впервые сунул свой нос в дела Седого. Но тогда Седой не обратил на это внимания, сочтя такое любопытство обыденным милицейским делом. Наткнется молодой оперок на стену, успокоится и пойдет «харчеваться» раскрытиями туда, где это более доступно. Но прошло три с половиной месяца, и Маркин за руку увел в Терновский СИЗО сначала Ворона, потом Корня и, наконец, Свиста. Опер, не в пример своим коллегам, хавающим «шестерок», пропускал их меж пальцев, останавливая свое внимание на более уважаемых персонах. Седой спохватился тогда, когда в тюрьму загремел Свист. Следующим, если ориентироваться на логику мента, должен быть Хан, а потом и он сам. За четыре месяца плодотворной работы этот мусор почти разобщил группировку, которая сколачивалась долгие годы. С Вороном ушла в тюрьму связь с людьми из Питера, арест Корня похоронил надежду примириться с братвой из Тюмени, и, наконец, Свист... Последняя ступень, остававшаяся до Хана, опустела, а это означало, что оборвалась связь с правоохранительными органами. С теми ментами, которые помогали и благодаря связи с которыми можно было успевать уезжать оттуда, куда уже ехали их люди.

Та периодичность, с которой люди Седого утопали в общих камерах изолятора, пополняя ряды авторитетов внутри их стен, заставила его задуматься о причине такой стабильности. Маркин был приговорен, однако оставалась хоть какая-то надежда, что можно будет не проливать кровь мента. Было достаточно назвать в приватном разговоре того, кто сливал ему информацию из команды его, Седого. Договориться можно всегда. Пора и честь знать. Получи отступные и отвали. Тем более что сделано немало. Зачем бузить, бросаясь в штыковую, если всегда можно найти общий язык? Не Родину же защищаешь, за зарплату работаешь...

Но Маркин отказался. Глупец, он, сидя на пластиковом стульчике летнего кафе, даже не понимал в тот момент, что своей рукой поставил подпись на собственном же приговоре. «Забитая» с ним «стрела» прошла вхолостую. Однако слово свое мент сдержал. Пришел без оружия, не потянув за собой муравейника в масках.

– Отдай мне его, Паша, – сказал тогда, видя, как опер встает со стула, Седой. – И мы сочлись. Ты и так уже хлебнул через край, так не дай мне обозлиться...

– У тебя нет моих людей, – ответил Маркин. – А если бы были, неужели ты думаешь, что я бы тебе их слил?

И вышел из кафе.

Через пять минут его взял Хан с тремя бойцами и, притравив газом, вывез за город, на берег Терновки. Но и тогда можно было все оставить на прежних местах. Маркин не понял темы и тогда. После этого обратной дороги не было уже ни у него, ни у Седого. «Старший оперуполномоченный уголовного розыска Центрального РОВД Маркин Павел Александрович» – так значилось в удостоверении, лежащем в кармане, – был избит, уложен в багажник «Ланд Крузера» и доставлен на завод Металлических конструкций.

Теперь он, свисая со станка и пытаясь сплюнуть с разбитых губ слюну, смотрел на Седого. Его пальцы на левой руке, переломанные во всех суставах, висели на руке, как неприятные взгляду сухие сучья. Неподалеку стоял Буза и тупо смотрел на туфлю оперативника. Вторая осталась там, на берегу. Туфля была покрыта грязью и ржавой пылью. От белой рубашки опера почти не осталось следа. То, что еще продолжало висеть на теле, словно разодранная в бою туника гладиатора, было насквозь пропитано кровью. Буза был прихвачен для компании после того, как Седой оставил бойцов отдыхать в своей квартире. Так они и приехали на завод: Седой, Хан, Буза и Маркин...

– Паша, Паша... – пробормотал Седой, отмахнув от лица Маркина прилетевшую на запах смерти муху. – Откуда столько упрямства? Неужели нельзя было сдать мне суку? Мою же, заметь, суку. Кто он, Паша?

Маркин едва заметно качнул головой.

– Не говоришь... – вздохнул Седой. – Разве пострадал бы город, если бы я, узнав его фамилию, прибил ублюдка? Среди моих людей нет святых, Паша. Кто-то из них, когда-то, где-то, да замарал себя кровью. Вы же любите, когда мы себя, да своими же руками? Еще минус один из моей компании. Чего, собственно, ты и добиваешься. Так зачем все это?

Маркин закрыл глаза, дрогнул искалеченной рукой и снова разлепил окровавленные веки.