Три дороги

- Это зависит от того, какое море. - Он сел на песок, потом растянулся рядом с ней. - Существуют два вида моря, и они отличаются друг от друга, как день от ночи. Есть море, которое граничит с сушей, и есть только море. Когда море и берег сливаются, то как бы возбуждают друг друга, и получается нечто лучшее, чем просто море или суша. Мне никогда не надоедает побережье. - Он сделал паузу и глубоко вздохнул. - Но когда вы находитесь посреди океана и в течение недель ничего не видите, кроме воды, то это ужасно уныло, как ферма в центре прерий или школьные подготовительные курсы в центре пустыни.

- "Над океаном опустилась полночь, - процитировала она. - А вокруг не видно было ни одной машины".

- Абсолютно точно. Мне нравится смотреть на океан, но не быть на его поверхности. И дело не в том, что я вижу слишком много воды, когда нахожусь в море.

- Я думала, что офицеры военно-морского флота в любую погоду стоят на капитанском мостике и внимательно всматриваются в туманный горизонт, стараясь заметить вражеские суда.

- Конечно, вахтенные офицеры обязательно стоят на мостике, но мы ни разу не увидели вражеского судна. Окружающие воды осматривают за нас наши самолеты.

- Я не знала, что вы служите на авианосце.

- Это корабль, набитый джипами. Я - офицер секретной службы. В мою задачу входит следить за полетами самолетов.

- Это трудно?

- Вообще-то нет. Но в условиях боя это не только трудно, а просто невозможно. Аппаратура пока что несовершенна, а подготовка тем более, поэтому связь зачастую прерывается. Вся система выходит из строя именно тогда, когда больше всего нужна. Не буду даже пытаться это описывать.

- В каком-то смысле вы уже сделали это. Наверное, приятно оказаться дома для разнообразия... - Но тут она вспомнила, что он сказал ей о своем разочаровании, и быстро добавила: - Вы сказали, что в вашем распоряжении три недели?

- Теперь остается восемнадцать дней.

- Вы собираетесь провести их здесь?

- Думаю, что да. Вряд ли я найду лучшее место.

- Никаких родичей в родных местах?

- Никаких. Родители мои давно умерли. Большинство друзей живут в Вашингтоне, но сейчас мне не очень хочется ехать туда.

Она совершенно бесстыдно уже начала строить планы. Не было никаких особенных препятствий к тому, чтобы ей взять отпуск теперь же. Даже если она продолжит работу и закончит переделку сценария, ее постановщик все равно занят другими вещами и приступит к постановке по ее сценарию разве что через много месяцев. Она и так уже почти решилась провести свой отпуск в Ла-Джолле. Здесь лучше, чем где бы то ни было, суша и море дополняют друг друга, как он выразился, и кажутся чем-то новым под солнцем.

Он приподнялся на локтях, чтобы посмотреть ей в лицо.

- Вы живете в Ла-Джолле?

- Нет, но этот месяц проведу здесь.

- Наверное, живете в Голливуде?

- Да, последние несколько лет.

- Я бы не подумал, что вы из Голливуда.

- Голливуд кишит необыкновенными людьми.

- Я не это имел в виду. Вас нельзя назвать необыкновенной.

Она улыбнулась, глядя на него.

- Мои дела идут неплохо.

- Знаю. Это видно по вашей одежде. Но существуют и другие варианты.

- Какие другие варианты? Кухня и дети?

- Может быть.

- Я это пробовала.

- Завести детей?

- Нет, не детей. Но я некоторое время была замужем. Довольно давно. И без всякого успеха.

- Вот как! - воскликнул он.

Воспользовавшись благоприятным моментом, она продолжала:

- Я позволила себе пожить как принято, не скупясь на возвышенные мысли. Зарабатывала на хлеб с маслом в детройтской газете "Фри пресс" и писала в мелкие журналы ради интереса. Потом познакомилась с человеком, который предложил устроить меня в Голливуд, и я позволила ему продать меня туда. Мне надоело жить в однокомнатной квартире и до полуночи штопать свои чулки. А теперь я их просто выбрасываю. И начала это делать еще до войны.

- Чулки или долларовые бумажки?

- Пятидолларовые.

После этих слов он на некоторое время замолчал.

- Думаю, вам не нравится, что я читаю вам мораль, - вымолвил он потом.

- Не особенно. Не понимаю, откуда у вас это. Уж не учились ли вы на священника?

- Нет. - Но, к ее удивлению, он добавил: - Мой отец учился. Впрочем, так и не закончил семинарию. Разочаровался в вере и стал профессором философии, а не священником. Его религиозные убеждения переросли в страсть к моральным ценностям. Он стал просто одержим вопросами морали, особенно после смерти матери.

- Сколько вам было лет, когда она умерла? - У нее уже появился типичный симптом влюбленных, их самое горячее желание - узнать друг о друге все возможное, с самого начала. - Вы были ребенком?

- Думаю, мне было четыре. Четыре или пять лет.

- Это ужасно. От чего она умерла?

На его лице пропало всякое выражение. После непродолжительного молчания он ответил:

- Не знаю.

- Но разве отец не сказал?

- Нет, - ответил он коротко. - Отец был странный человек, ужасно застенчивый и скромный. Думаю, ему следовало бы быть монахом.

- Как он выглядел? - спросила Паула. - Думаю, что мне бы он вряд ли понравился.