Три еретика

И опять: не Лесков ли предсказан здесь: от язвительного англичанина, привязавшего мужика ниткой, до железного немца, взявшего в осаду пьяницу Сафроныча… Так это ж когда смысл-то мельниковской двусмысленности окончательно выявится! Лесков еще только через полтора года дебютирует как журналист. О Пекторалисе он только через полтора десятилетия напишет! Да и через полтора десятилетия русская критика, одержимая «идольским» поклонением мужику, ничего не расслышит в лесковских рассказах, кроме курьезных анекдотцев. Чего же ждать от нее в 1859 году? Как бы она отреагировала на двухдонный мельниковский этюд, попытайся она его разобрать в тот момент по существу? Но она, похоже, и не прочла его, критика. Разве что кое-что для себя записывали проницательные люди.

Из дневника А.Никитенко: «Его… надобно слушать осторожно, потому что он не затрудняется прилгать и прихвастнуть… Из рассказов Мельникова о народе… можно вынести довольно прискорбные заключения… Это какой-то омут, в котором кипят и бурлят волны сил без всякого направления и результата… Русский ум горячо на все кидается, но едва успев коснуться поверхности предмета, уже начинает им скучать и бросаться на другой, пока от недостатка интереса… не впадает в апатию до новой вспышки. Ведь это очень печальная национальная черта. Если она действительно нам присуща, то что же прочного можем мы создать?»

Никитенко записывает это в 1864 году. В эпоху «Русского дневника» никто еще и не подозревает в Печерском народознатца. Обличитель! В качестве обличителя и кредит ему в публике.

Но тогда надо получше выбирать места, где печататься. 17 марта 1859 года главный редактор «Русского дневника» объявляет в своей газете следующее:

– Ни полного собрания моих сочинений, ни отдельных изданий я до сего времени не печатал. Между тем в Москве, в Петербурге и в некоторых губернских городах появились в продаже «Старые годы» и «Медвежий угол» в виде вырезанных из «Русского вестника» листков, брошюрованных в особой обертке. По достоверным сведениям, число таких брошюр достигает до 400, они продаются по рублю серебром каждая. Я не давал никому права на такую продажу. Засим объявляю (сейчас будет сказано главное. – Л.А.), что обещанные мною «Русскому вестнику» произведения мои будут напечатаны, думаю, в «Современнике», и частию в «Русском дневнике».

Выбор сделан.

«Современнику» достается рассказ «Гриша» – действительно яркий, поворотный, вызывающий резкие и сильные эмоции читателей. «Русский дневник», напротив, печатает нечто невнятное, смутное, какое-то начало без конца: «Заузольцы» – «повесть Андрея Печерского». Заведена эта повесть в непривычном, не очень даже понятном стиле:

– Какой славный край это Заузолье! Что за народ там живет!.. Смышленый, сметливый, работящий… Как ни бьется… а хлебушка все мало… Ты, мужичок-лапотник, поишь-кормишь бархатников. Трудись асе, паши, мужичок! Твой труд праведен! Велика тебе будет мзда от создателя. Другой давно бы с голоду помер… а ты не такой…

В двусмысленном тоне этой «здравицы», конечно, чувствуется привычный всем Мельников-обличитель. Но что-то многовато пафоса – прямо до выспренности. Потом начинается и вовсе нечто из неведомой оперы: промыслы, ярмарки, этнография, вдруг взмывающий былинный стиль.

Двадцать лет спустя все станет ясно: лучшие созданья Печерского, его романы, – берут начало именно с этого «ручейка», с «Заузольцев», но в июне 1859 года, когда «ручеек» принимается журчать со страниц «Русского дневника», – не вдруг и сообразишь, что это за стиль:

– Вот разворачиваются справные мужички Олонкины… Вот Емельянихин сын Карп выбивается из сирот в писаря… Вот красуется всем на радость Пахомова дочь Паранька, бой-девка, огонь-девка, такая, что и самого исправника не испугается… А вот, Карп Емельяныч зачинает на Параньку глаза запущать…

…На третьем отрывке обрываются «Заузольцы». И обрывается, кончается сам «Русский дневник», едва перетянувший на вторую сотню номеров.

Кончается – как станет вскоре намекать Мельников, вследствие трений с начальством. По мнению же историков печати, – от отсутствия подписчиков, дружно отвернувшихся от очередного пышного официоза.

От издательского банкротства спасает Мельникова горный инженер Усов: он как раз в ту пору становится владельцем и редактором «Северной пчелы» и набирает новый штат, надеясь очистить газету от булгаринской грязи. Он делает следующее: «Северную пчелу» рассылает подписчикам в возмещение прикрытого «Русского дневника», а Мельникова с ноября 1859 года берет к себе в штат заведовать внутренней проблематикой. Для Мельникова, уже привыкшего к редакторскому креслу, это, конечно, ощутимое понижение.

Мыслящая публика истолковывает произошедшее как знак начинающегося заката не только карьеры Мельникова, но всего обличительного направления.