Три еретика

Ответ — на страницах «Библиотеки для чтения», только что окончательно перехваченной Дружининым из старческих рук Сенковского. В августе 1857 года, едва повесть Андрея Печерского является в «Русском вестнике», некто «И.Л.» (судя по всему, Иван Иванович Льховский, лицо, впоследствии исчезнувшее из памяти российской словесности) помещает длинный разбор–пересказ, смысл и тон которого я передам сжато:

— Что бы ни говорили наши староверы, как бы ни посыпали они пеплом свои головы, глядя на такой неприкосновенный предмет, как русская старина, — а старина эта сильно способствует осознанию благороднейших черт нашей народности. Печальны эти картины, однако есть в них и те пышные, богатырские свойства — смесь азиатского со славянским, — которыми многие так гордятся за наш народ… (Сейчас, во избежание недоразумений, И.Льховский удостоверит свою либеральную ориентацию. — Л.А.) Если славянам суждено погибнуть от прикосновения чуждых начал, то лучше погибнуть по–европейски, чем по–азиатски! (Допустим. Ну, а Печерский–то все–таки куда клонится? — Л.А.) Читая «Старые годы», — отвечает на этот вопрос критик, — вы будто внемлете звукам буйной оргии: смех, брань, проклятья, стоны, удары плетей, речи блюдолизов, дикие лобзанья крепостных красавиц… а при всем том, на этих картинках отжившего прошлого отрадно отдыхаешь… (Как же это связать? Как примирить «оргию» и «отдохновение», ужас русской дикости и гордость русским богатырством, не очень–то, видать, отделимым от дикости? — Л.А.) А это автор виноват! Он не сумел связать отдельные куски своей повести в художественное целое. (Итак, часть вины свалена на автора; однако сейчас И.Льховский сам попробует «связать куски». — Л.А.) Нам слышится что–то торжественное, эпическое, что–то насмешливо–грустное, как песнь про невозвратно прошедшее разбойничье житье–бытье, и, наконец, что–то заунывное, как погребальный напев. Это — глубоко поэтическая панихида над нашими беспутными годами…

Последняя фраза приводит Мельникова в восторг. Настолько, что он тотчас цитирует ее в автобиографии, которую пишет для иллюстрированного «Русского художественного листка» В.Тимма, где портрет Андрея Печерского имеет честь появиться в галерее знаменитых отечественных писателей, рядом с Гончаровым и Писемским…

Полтора года спустя одной мимоходной фразой Добролюбов повернет повесть Печерского нужной ему гранью:

— «Старые годы» — оглядка на прошлое, на которое мы доселе боялись оглядываться, потому что не совсем прошло для нас…

Этой фразой повесть о делах минувших возвращена в контекст дел нынешних. Репутация обличителя подкреплена. «Современник» продолжает держать Мельникова в числе своих безусловных сторонников.

Меж тем и в «Современнике» не все просто.

Некрасов — Тургеневу, 27 июля 1857 года (то самое письмо, где «Чернышевский, малый дельный и полезный… наложил на журнал печать однообразия» и где, «набивая журнал повестями о взятках, можно… огадить его для публики»):

«В литературе движение самое слабое… Гений эпохи — Щедрин — туповатый, грубый и страшно зазнавшийся господин. (Очень скоро Некрасов скорректирует оценки. — Л.А.) Публика в нем видит нечто повыше Гоголя! Противно раскрывать журналы — все доносы на квартальных да исправников — однообразно и бездарно! В „Русском вестнике“, впрочем, появилась большая повесть Печерского „Старые годы“, — тоже таланта не много, но интерес сильный и смелость небывалая… (Далее Некрасов излагает сюжет, сравнивая разгульного героя повести с Разиным. — Л.А.) Разница та, что Стеньку преследовали, а этот… достиг „степеней известных“. Если б у автора побольше таланта — вышла бы „вальтер–скоттовская вещь…“»

В очередной, шестой, давыдовский сборник «Для легкого чтения» Некрасов вставляет «Пояркова». Журнал его рекламирует. Мельников уже почти втянут в кружок «Современника». Некоторые члены кружка ревнуют и ропщут. Писемский жалуется Островскому в Москву, что «Давыдов дал, говорят, Печерскому 2500 рублей за его рассказы», Лев Толстой в это же время не без яду докладывает Тургеневу в Париж, что Некрасов и Панаев «сыплят золото Мельникову и Салтыкову…».

Письмо Толстого настолько характерно для ситуации, когда старые писатели вынуждены потесниться под напором новых (к старым Толстой относит себя, к новым — «обличителей»), что я процитирую пошире:

«Вообще, — пишет Л.Толстой, — надо вам сказать, новое направление литературы сделало то, что все наши старые знакомые и ваш покорный слуга сами не знают, что они такое, и имеют вид оплеванных. Некрасов… и Панаев тоже, сами уж и не думают писать, сыплят золото Мельникову и Салтыкову и все тщетно… Щедрин, Мельников… и прежде писали, не перечитывая, теперь пишут по два слова вдруг и еще диктуют и все мало…»

К весне 1858 года Мельников уже почти в кружке «Современника». Как, впрочем, и Толстой. 15 марта они знакомятся: визит наносит Мельников. Толстой записывает в дневнике: «Дома больной… Вечером Мельников. Блестящие глазенки, короткие ручки, неловко–робкие. Расколы…»