Три еврея

Тут Меликаев, хоть он и маленький был, надавил плечом, и мы ввалились в квартиру к явному неудовольствию Шмелькова. Сразу стало понятно, почему он не хотел нас впускать, — именно так и обязана выглядеть берлога. Однокомнатная квартира, видимо, не убиралась с момента заселения, поскольку на полу явственно виднелись протоптанные в пыли тропинки. Одна вела в комнату к дивану, застеленному постелью, у которой простыни И наволочки уже имели не просто серый цвет, а цвет земли. Еще в комнате был стул и круглый стол. На столе высился Монблан из газет, свежие Шмельков клал сверху, они сползали, поэтому на полу вокруг стола тоже лежали газеты. Штор не было, нижние газеты уже выцвели до архивной желтизны. Обстановка завершалась стулом, а небольшая часть стола была свободной, видимо, здесь Виктор Иванович ел. Здесь стояла консервная банка, также с монбланом окурков, которые также лежали и на столе вокруг нее.

Нам стало неудобно, но деваться уже было некуда. Меликаев сел на стул и потребовал стаканы, мне пришлось сесть на диван. На кухне послышался шум воды — Шмельков мыл посуду, затем он явился с кружкой, граненым стаканом и чашкой, видимо, одним махом опустошил весь свой посудный запас. Раздал нам емкости, а сам остался стоять, Меликаев разливал и уговаривал его сесть на диван, но Шмельков упорно стоял, всем своим видом показывая, что он ждет, когда мы уберемся. Пришлось срочно выпить и попрощаться. Вышли на улицу, и Меликаев назидательно изрек:

— Женись, Юрка, а то и ты таким будешь!

Я, конечно, не боялся стать таким, но дело двигалось в направлении, указанном Меликаевым.

Тут ведь с кем поведешься, от того и наберешься, а я повелся с женатыми. Карев и Скуратович быстро получили квартиры, теперь я ходил к ним домой на праздники и сабантуйчики. Потом квартиру дали Женьке, мы по-прежнему собирались вместе, вместе ездили на Иртыш, отдыхали, ходили в кино, я помогал в ремонте квартир, помнится, Женьке клал стенку в подвале, вместе с Раей клеил обои — везде был свой. У Скуратовичей родилась Инга, у Польских крутился под ногами Владька, и что-то мне вдруг стало скучно. Стало казаться, что в этой холостяцкой жизни нет ничего интересного, что-то захотелось мне самому получить квартиру и самому сделать в ней ремонт, но, по большому счету, захотелось и мне иметь детей. В кино люди сначала влюбляются, а потом думают о женитьбе, а у меня все не как у людей — мне сначала захотелось жениться, а уж потом моя Судьба, которая до сих пор все делала мне наперекор, быстренько подсуетилась.

Началось все невинно. Моя однокурсница Полина сообщила мне, что известная мне Люся, поступив в аспирантуру Днепропетровского металлургического, нуждается в прописке в Днепропетровске, и попросила прописать ее у моих родителей. Я их попросил, ее прописали, Люся написала мне письмо с благодарностью. Я-то, конечно, помнил, что она мне дала отлуп на втором курсе, но письмо было хорошее, я ответил, она ответила и мы затеяли ничего не значащую переписку. Тем не менее, отправляясь в отпуск, я уже очень хотел с нею встретиться и в конце концов встретился раз, два, три, и все это выглядело уже не так, и как-то сердце билось по-другому, и мысли появились какие-то не те (или не только те).

Я вернулся в Ермак с чувством, что я жених. Я прекратил встречи с девушками — они все вдруг стали для меня какими-то далекими, меньше стал ходить на всякие гуляния, по вечерам в основном читал и, главное, все время или писал ей письма, или ждал их. В отпуск 1975 года я ехал с твердым намерением жениться, что и сделал к концу отпуска, провел с молодой женой 5 дней и вернулся в Ермак, а она осталась заканчивать аспирантуру. В 1976 году она получила распределение в Павлодар, я ее привез в Ермак, в 1977 году у нас родился сын Ваня, и все стало у меня как у людей. Люся легко вошла в компанию моих друзей, и стали мы дружить уже семьями.

Не спорю, что и в любом другом месте можно было бы найти таких же друзей, да ведь они у нас и были на той же Украине. Но так уж случилось, что появились у меня друзья в Ермаке и были они мне дороги.

Но дело не только в них.

Пионеры