Три французские повести

— Тебя понял! — подхватил Ратинье. — Ты хочешь суп на небо с собой увезти и своих дружков попотчевать. Это, мальчик, проще простого, я суп все равно доедать не буду, свинье скормлю. Так пускай уж лучше вы, дикари, им попользуетесь. Да неужто ты хочешь его в кастрюле везти, ты же так всю свою тарелку запакостишь! Дам тебе старый бидон для молока, он где-то тут валяется. Не вернешь, я с горя не помру. Молока я не пью никогда.

Он пошарил в буфете, обнаружил металлический бидон, сполоснул его в чуланчике и перелил в него суп.

— Вот видишь. Так оно куда практичнее будет. И дужка у него есть, и крышка. Хоть тысячи километров крутись, капли не прольется.

Диковина просипел что-то, очевидно поблагодарил, поднялся, сунул свою трубку и свой ящичек под мышку, в одну руку взял бидон, а другой показал в направлении летающей тарелки.

— Ага, значит, улетаешь? Ну, всего тебе хорошего, старик. Если захочешь вернуться, адрес тебе теперь известен. Пойду тебя провожу.

Ратинье накинул куртку прямо на ночную сорочку и пошел за Диковиной к своему полю. Отвернувшись, он фыркнул.

— Смешно все-таки, марсианин и с бидоном, ну, чистая молочница. Такое не каждый день увидишь.

Они подошли к летающей тарелке, и Глод осмотрел ее со всех сторон. Внутри находилось сиденье, как в тракторе, а приборный щиток, на тебе пожалуйста, подмигивал десятками огоньков, совсем как механический бильярд в «Кафе дю Марше».

Диковина открыл люк, вошел в космический корабль, а бидон прислонил к перегородке, к которой тот и приклеился намертво. Глод протянул руку своему новому другу, но тот поглядел на него с удивлением.

— Да ну, молоток, пожми мне руку, что же мы, как собаки с тобой расстанемся, что ли?

Но Диковина явно не понимал, чего от него хотят. Заметив его колебания, Глод силком взял его руку и пожал.

— Вот как оно делается, Диковина. Ну счастливого тебе пути! А ручища-то у тебя холодная, бедное ты дитя господне! В жилах небось лягушачья кровь течет!

Диковина захлопнул дверцу, сделал знак Ратинье посторониться. Глод послушно отошел, готовясь присутствовать при взлете тарелки, зрелище, доступном лишь избранным. Диковина покрутил что-то, что именно, Глод не знал, и вдруг лицо его приняло выражение озабоченности, незамедлительно передавшейся и зрителю.

— Так и есть, таратайка поломалась, — буркнул Ратинье, — если она здесь застрянет, минуты спокоя не будет, с утра до вечера народ станет кругом вертеться.

Диковина открыл люк, вылез из своего аппарата, повелительным жестом приказал Глоду стоять на месте, а сам побежал к его дому. «За водой небось пошел, — решил про себя бывший сапожник. — Надо полагать, его молотилка с помощью пара работает». Через минуту все так же рысцой из дома выбежал марсианин, размахивая гильзой дяди Батиста. Даже разрешения не спросил у Ратинье, пристроил как ни в чем не бывало вазу в сопло, в хвостовой части летающей тарелки, прислушался и довольно улыбнулся.

— Мог бы у хозяина попросить, — проворчал Глод. — Не особенно-то красиво получается. Хорошо еще, что не подтибрил гипсовый кораблик заодно.

Диковина ответил ему сердечным кудахтаньем и снова уселся в свой корабль. Глод благоразумно отступил назад, тарелка тут же взвилась на два метра над землей. Бесшумно, даже не поколебав воздух, тарелка начала вращаться все быстрее и быстрее, так что Глод уже не мог различить черты лица улетающего гостя. Потом тарелка стала подниматься вверх и достигла высоты опоры электропередач, обволоклась голубоватым сиянием и, легонько присвистнув, словно воробей прочирикнул, врезалась в небо с быстротой пули, выпущенной из винтовки. В одну секунду она исчезла где-то в стороне Мулена и, прежде чем успеешь дух перевести, должна была оказаться над Жакмаром. Потрясенный этим зрелищем, Глод стоял, задрав голову к небу, и с губ его невольно сорвались слова:

— Когда у этой штукенции в трубу вставлена ваза для цветов, она недурно работает! А нет вазы, небось ругаешь ее на чем свет стоит! Проклятый этот Диковина! Только в Париже такие типы водятся…

Он подошел к тому месту, где приземлялась тарелка, нагнулся. Ни одной травинки не было примято, не разило ни бензином, ни газом, ничем не разило.

— Чистая работка, — одобрительно заметил Глод, задумчиво направляясь восвояси.

На дороге по-прежнему торчал Бомбастый с задранной кверху ногой. Еще не открыв двери, Глод бросил на него прощальный взгляд и вдруг увидел, что сосед его оживает, будто по мановению волшебной палочки, уже поставил ногу на землю и продолжает ту самую фразу, которую не успел тогда договорить:

— Эй, Глод! На твоем поле тарелка приземлилась. Я же тебе говорю, там у тебя тарелка!

Ратинье огрызнулся:

— Да заткнись ты! Чего это ты про какие-то тарелки рассказываешь? Какие тарелки-то?

Бомбастый, еще не отдышавшийся, даже ногой пристукнул о землю и заорал, не помня себя от волнения:

— Летающая! Летающая тарелка! Разве не знаешь, что о тарелках теперь все говорят!