Три года без Сталина. Оккупация: советские граждане между нацистами и большевиками. 1941-1944

В некоторых случаях советские источники, описывающие зверства гитлеровцев на оккупированных казачьих землях, пишут полную несуразицу. Так, 18 июня 1943 г. газета «Донской коммунар» поместила статью некоего А. Рассказова, утверждавшую, что «в Меркуловском пятнадцать немцев изнасиловали шестидесятилетнюю старуху»[819]. Даже если во всем Меркуловском не нашлось объекта насилия помоложе, трудно представить себе, что целый взвод солдат состоял из столь сексуально озабоченных геронтофилов. Вполне очевидно, что журналист А. Рассказов в своем стремлении как можно негативнее изобразить оккупантов перестарался.

В то же время далеко не все казаки приветствовали германские войска. Находились те, кто готовил им отпор, а часть партийного актива, как позже выяснилось, избежала эвакуации с целью организовать в тылу врага партизанское движение, составить костяк будущих партизанских отрядов. К тем, кто оказался втянутым в партизанскую борьбу, относились в основном «пришлые, поселившиеся вместо уничтоженных казаков и приписные, получившие казачьи права по решению Круга спасения Дона. Урожденные же казаки твердо держались казачьего Возрождения»[820].

В ряде случаев проблема с партизанами решалась путем переговоров. Как писал один из кубанских казаков, «казаки предложили им (советским партизанам. – И. Е.) убираться, так как немцами было заявлено, что за одного убитого [немца] будет расстреляно сто жителей станицы. Опасаясь этого и пригрозив партизанам, казаки потребовали, чтобы они из станицы ушли. Требование это партизанами было исполнено»[821]. Однако так было далеко не всегда – в ряде случаев противостояние между казаками и советскими партизанами перерастало в ожесточенную борьбу, напоминавшую по своей сути гражданскую войну. На фоне этого нельзя полностью согласиться с Д. Армстронгом, утверждавшим, что попытка организовать на территориях Северного Кавказа партизанское движение «почти полностью провалилась»[822]. Можно говорить лишь о меньших масштабах партизанского движения, что во многом зависело «от политики, проводимой стороной, противостоящей партизанам»[823].

Однако следует отметить, что даже у самых последовательных казаков – противников большевизма к концу пребывания в их краях оккупантов стала вырабатываться неприязнь к ним. Так, даже казачьи коллаборационистские издания отмечали, что первоначальный духовный подъем по поводу изгнания большевиков с течением времени сменился разочарованием в новых хозяевах. Тут же констатировался расцвет спекуляции, всплеск преступности, в основном мошенничества, неизбежного в условиях перехода торговли на стихийные рыночные рельсы. Так, «Казачий вестник» в конце 1942 г. писал: «На Божий свет появились лица – юркие, алчные дельцы, для которых мутная вода – весь идеал, весь смысл их человеческой деятельности. Эти «рыцари наживы» на горе других потащили с рынка по домам запасы муки, соли, подсолнечного масла, жиров и т. п. Начались какие-то закупки, переброски этих товаров из одного района в другой. Целое «мешочное паломничество». Вошла в моду скупка подвоза у врат города и последующая затем перепродажа… Все это приводило к немедленному вздутию цен и исчезновению ряда продуктов с базаров»[824].

А разочарование казаков в немцах, по определению А. Сукало, явилось следствием частых реквизиций у населения предметов первой необходимости, что подрывало жизненный стандарт населения. Он же отмечает, что «наряду с этим забота о нуждах населения осуществлялась в крайне незначительном размере»[825].

Налогообложение казаков мало чем отличалось от налоговой системы, введенной на других оккупированных территориях СССР. Невыполнение налоговых ставок строго наказывалось. Так, за несдачу определенного количества молока (100 л в квартал с первой коровы, 150 – со второй) корову могли конфисковать как немолочную. Облагались налогами и другие животные, даже собаки. Например, беспородная дворняжка обходилась в 50 рублей в месяц, породистая собака – еще дороже[826]. А некоторые административные проступки, могущие в той или иной мере повлиять на производительность труда казаков-колхозников (например, пьянство и самогоноварение), наказывались в лучшем случае поркой, в худшем – расстрелом виновных[827]. К сожалению, нет данных о том, существовали ли на казачьих землях собственные судебные органы. Но если таковые и были, их полномочия, судя по всему, были в значительной мере ограничены.

Ушедшие вместе с германской армией на запад казачьи воинские части проявили удивительную живучесть. Они сохранили свою организацию, традиции, дисциплину и за пределами земель своих предков. Фактически все воинские формирования до самых последних дней войны оставались боеспособными и сильными, в гораздо меньшей мере подвергшимися разложению и деморализации по сравнению с другими коллаборационистскими боевыми единицами.