Три года счастья (СИ)

Смириться не просто, забыть и сделать шаг.

Тяжело признать.

Тяжело понять.

А сейчас сложнее всего заставить себя сесть рядом с Одри и взять ее руку в свою.

Перед глазами так легко встают перед глазами картинки всего жуткого, что могла сделать Одри и да, ведьма виновата. Леффи кричала, умоляла, но Шон уже сказал, что думает и пришлось вмешаться отцу. А Одри не слышала или не желала слышать. Чёртово сердце, онемевшее от боли, бесчувственное сердце в твоей груди. Ей больно, тело ломит и кажется, она теряет контроль.

Пожилая женщина дышит едва слышно, и сердце, кажется, бьётся раза в три медленнее, чем должно бы.

На коже высыпают мурашки и не от холода.

Остаётся только сказать все, только спокойным тоном и медленно, чтобы перестать дрожать и хоть немного расслабить закаменевшие мышцы.

Сна ни в одном глазу, а Одри заплаканная, ресницы слиплись, но всё равно длинные такие, густые, тёмные. И дыхание стало спокойнее, и в груди стучит размеренно сердце.

— Я ведь хотела оставить Шона, но он не захотел. Я не хотела, чтобы он губил себя из-за меня…

— Мой сын борется за любовь.

— Вы больше не желаете видеть меня в своем доме? Просто, скажите правду и я приму ее. Смирюсь.

— Нет, но знаешь, если у вас появятся дети и ты будешь не в лучшем состоянии, то я отниму у тебя ребенка и сама воспитаю. Воспитаю, так же и Шона. Не позволю, чтобы мой внук или внучка скитались по улице, притонам, голодали. Поняла меня, Одри?

— Я вас поняла. Спасибо за вашу доброту. Я не подведу ни вас, ни вашего сына.

Примерно через три минуты на пороге появляется Шон и улыбается, видя, как Одри обнимает его мать. Леффи натягивает улыбку, когда поднимается с холодного крыльца и спешит вернуться в дом.

Одри ведь тоже заслуживает быть любимой и Шон понимает это. Понимает, что человек не может быть одинок и каждый заслуживает любви и быть счастливым. Не может забыть, даже Одри сорвется, то он будет рядом, будет сражаться. Одри знает, что тот упрямый и всегда прощает. Готова ползти на коленях в этой дорогой кожаной юбке, сбивать в кровь колени, только бы тот простил ее. Бежит к нему и тот заключает ее в свои объятья, а девушка смотрит вниз, не прямо, прячет глаза от него, от поднимающегося из-за горизонта солнца. Почему-то рассвет – бледный, холодный и будто бы ужасно хрупкий – сегодня совсем не радует.

Замирает. Страшно видеть его, потому что Одри чувствует себя виноватой, грязной, отвратительной, всё испортившей.

— Шон, я все испортила и мне так плохо, - ей не хватает дыхания, и он опускает веки на долю секунды.

— Они бы все равно узнали, - тихо говорит тот. — Мать зла, но вижу, что вы поговорили и отец утром поговорит с другом, который сдает квартиры и подыщет что-нибудь подходящее для нас. Мы будем жить отдельно. Отец считает, что молодые должны отдельно и строить свою жизнь. Впервые я с ним согласился.

Ведьма дергает головой, сбрасывая оцепенение, и бросает окурок на землю. Касается родинок на ключице шее, но стоит только посмотреть в глаза, с благодарностью, но какой-то странной, вывернутой, изломанной.

Она ведь сломана.

Он ведь знает, что та курила. Уловил запах курева.

— У нас есть деньги. Кетрин обеспечила нас, что хватит на долго. Мы можем купить – произносит одними губами.

— Твоя подружка вампирша, которая пополнила твой счет, считай расплатилась за то, что мы могли умереть, - тяжело вздыхает тот.

— Я уже знаю, что сделаю с деньгами, - грустно улыбается та. — Я открою клинику, чтобы помогать таким, как я. Может это будет правильно.

Всё так неправильно. У нее взгляд пустой и светлый, суженные зрачки. Вообще ничего. Ничего живого.

— Это правильно, - поправляет ее локоны. — Вместе мы справимся. Хочешь кофе? Или поспать?

Она молча тянется к нему.

Разжимает ладони, но тут же подаётся всем телом вперед и обхватывает его за плечи, прижимает к себе близко-близко. И проговаривает над ухом – уверенно, ясно:

— Ты ничего не должен. Ни мне. Ни кому-либо другому, Шон. Но спасибо тебе за то, что ты рядом, не испугался и принял меня такой, какой я есть.

Шон чувствует, как за спиной пальцы с силой сжимают ткань рубашки. До хруста, до треска. Как будто Одри говорит ему : « Не отпущу тебя, только ты меня не отпускай».

Не должен отпускать.

Он должен остаться и успокоить ее, объяснить, обнимать, пока она не придёт в себя. Должен беречь от всего разрушительного, что поглощает сознание, от боли и разочарования, но сам оказался слишком слабым, а она хлюпает прижимаясь к его груди. Шон выдыхает и улыбается почти незаметно.

— Темная сторона луны. Не могу без тебя.

Питает любовью, надевает на ее руку кожаный браслет на железной гравировкой из трех слов : Believe. Save. Love.

И слезы градом из глаз, сглатывает, и дышит чуть заполошно, и дрожит.

У нее в груди сердце стучит с такой силой, что, кажется, за двоих, и напротив вроде бы тоже стучит, а ее мягкие губы – солёные.

Доза теплом разливается по венам, как только он целует ее – реально, физически Одри чувствует себя… наверное, чуть менее мертвой, чем раньше. Наверное один наркотик может заменить другой.

Всё понемногу снова становится правильным.