Три года в тылу врага

Где-то слева осталась деревня Махарево, а справа Лебяжье. Глуше становятся выстрелы, на потемневшем небе блекнут линии запускаемых немцами ракет. Это радует партизан. Главная опасность миновала.

— Привал, — приказывает Ефимов, когда бригада вышла на большой километровый остров, почти сплошь усеянный огромными валунами. Сразу же вспыхивают небольшие костры, начинается сушка промокшей и грязной одежды.

В этой полураздетой толпе Григорий Иванович с трудом разыскал Сергея Иванова. Тот сидел на огромном валуне и сушил вместе с Виктором Смирновым свои сапоги, от которых валил густой пар.

— Сожжете, в чем будете ходить? — зашумел Горячев.

— Товарищ начальник АХО, разведчики занимаются самоснабжением, кроме варева, — смеясь ответил Иванов.

— Это я знаю.

— Знаешь, зачем ругаешь?

— Что мне делать? Продукты кончаются, обоза не стало. Где теперь все достать?

— У немцев.

— Попробуй.

— И достану, — заявил Иванов.

У Горячева была особая страсть к лошадям, поэтому он сразу же сделал заявку на лошадей.

— Будь спокоен, как только пойдем в разведку, приведем пару немецких куцехвостых лошадей.

— Ну вот и хорошо. Напросился, — сказал Григорий Иванович, который стоял позади Иванова и пока не вмешивался в разговор.

— На что напросился? На лошадей? Приведу и не одну, а десяток.

— Не об этом речь. Знаю, что достанешь. Напросился на другое — на разведку.

— Да я хоть сейчас готов. — С этими словами Сергей Иванов соскочил с валуна и натянул разбухшие сапоги.

— Что, работа есть?

— Есть.

— Куда пойти, что сделать?

— В Ново-Николаевку. Мимо нее будем проходить.

— Задача?

— Как всегда: где немцы? сколько их? что делают? Главное, узнать о переправе через Шелонь. Кого возьмешь с собой?

— Виктора Горшкова, Ивана Зарубу, Петра Механошина, Михаила Новокрещеных и Степана Данильчука.

— Зачем так много?

— Веселее, да и для Горячева лошадей надо достать, — смеясь, ответил Иванов.

Они вернулись ранним утром девятого сентября, когда мы устроили очередной привал. Впереди ехал на немецком тяжеловозе Сергей Иванов. Сзади него на таких же лошадях с короткими хвостами ехали Иван Заруба и Михаил Новокрещеных, ведя в поводу две лошади. На одной из них через седло была перекинута человеческая фигура. Кавалькаду замыкали Петр Механошин и Степан Данильчук. У штабного костра они спешились, осторожно сняли с лошади человека, положили его около костра. Это был разведчик сибиряк Виктор Горшков. На лице его запеклась кровь.

Виктора Горшкова знала вся бригада. Весельчак и балагур, лихой гармонист и танцор, он в то же время был непревзойденным разведчиком. Война застала Виктора на границе. В ожесточенных боях их полк сильно поредел; полковому врачу дважды пришлось извлекать пули из тела Виктора Горшкова. Солдат оказался живучим и ни за что не хотел отправляться в тыл. Лишь с тяжелой контузией его доставили в госпиталь. Однако через три дня Горшков сбежал оттуда. Но его полк уже отступил. Солдат оказался в тылу у немцев. Лесами и болотами разведчик пробирался на восток, пока не набрел на нашу партизанскую бригаду. Он воевал вместе с нами больше года. К нему привыкли, и трудно было поверить, что Виктора больше нет.

— Как это случилось? — нарушив молчание, спросил Иванова Горячев.

Сергей не ответил. Все смотрели на убитого разведчика. Говорить не хотелось.

— Подошли мы к Ново-Николаевке, — с усилием произнес Иванов. — Влезли в большой сарай, смотрим сквозь крышу. Народ есть, а немчуры нет. Ну и осмелели. Пошли по деревне. Виктор заметил какое-то объявление на доме. Стал к нему подходить. А из дома выстрелили. Он и упал. Подходим — Виктор уже мертвый.

— Кто убил?

— Святоша какой-то. Он старостой был.

— Вы его нашли?

— Конечно. Стрелял-то он из подвала своего дома. Данильчук его заметил и одним махом перескочил плетень. И прямо в подвал. А он, сука, по Данильчуку выстрелил, да промахнул. Стукнули его прикладом и выволокли на улицу. Народ, конечно, собрался. Ну и говорят нам:

— Стрелять его, гада, надо. Он предатель. Многих наших немцам выдал да и нас грабил.

Проверили. Справку у старосты нашли, комендант Красных Струг выдал. Доверил ему, святоше, забирать все у населения для фашистов, садить в каталажку подозрительных.

— Почему, говоришь, он святоша?

— Фамилии не сказал и все назывался рабом божьим.

— Ну, а дальше что?

— Проверили весь дом. В подвале и в кладовых, почитай, сотню мешков с зерном и мукой нашли, а сапог, валенок и полушубков — не сосчитать.

— Куда их девали?

— Раздали в деревне. Население сначала боялось брать. Потом взяли.

— Чего им бояться, свое брали.

— То-то и оно. Говорят, вот возьмешь, а немец приедет, отберет обратно, да и постреляет за это. Иванов их успокоил. Берите, говорит, это все ваше. А немец приедет — скажите, что староста, мол, к партизанам сбежал и все увез с собой. Так и договорились.

Данильчук помолчал немного, затем вытащил из-за пазухи большой лист бумаги с надорванными краями и подал Ефимову.

Григорий Иванович посмотрел лист и подал мне.

Я начал читать вслух: