Три города Сергея Довлатова

За почти сорок лет, которые прошли со дня преступно ранней довлатовской смерти, в русской литературе перепробовали все на свете: соц-арт, постмодернизм, передергивание, комикование, стеб. И чем больше экспериментов, тем быстрее устает читатель. На этом фоне здоровая словесность Довлатова и стала неотразимой, ибо он — нормальный писатель для нормальных читателей. Сергей всегда защищал здравый смысл, правду банального и силу штучного, к которому он относил простых людей, зная, впрочем, что ничего простого в них не было. Отметая школы и направления, Довлатов ценил в литературе не замысел и сюжет, а черту портрета и тон диалога, не путь к финалу, а момент истины, не красоту, а точность, не вширь, не вглубь, а ненароком, по касательной, скрытно, как подножка, и непоправимо, как пощечина. Такие книги он любил, такие книги он писал, и этого ему никогда не забудут — в том числе и в Нью-Йорке.

7 сентября 2014 года, в последнюю из пригодных для пляжа субботу, русский Нью-Йорк собрался на 108-й стрит. Скучная, как весь Квинс, эта улица ничем не отличалась от других, кроме того, что ее описал Довлатов. При жизни он был неофициальной достопримечательностью района, после смерти — официальной, с тех пор как отцы города согласились назвать его именем этот переулок.

— На доме Бродского, — жаловался довлатовский сосед, — нет даже мемориальной доски, а тут — целая улица, и меня угораздило на ней жить.

Мне это кажется справедливым. Сергей был нашим писателем. Бродский — для мира, Солженицын — для истории, Довлатов — для домашнего пользования. О чем свидетельствовали миллионы проданных книг и толпа поклонников — новых, молодых, старых.

Здороваясь с персонажами довлатовских книг, я осторожно огибал сотрудников московских каналов.

— Он умер, — доносился траурный голос ведущего, — от тоски по родине.

Но меня все же выловили и поставили к камере.

— Феномен Довлатова, — начал я, — показывает, что русская словесность не так нуждается в государстве, как оно — в ней.

В вечернем репортаже от всего монолога оставили реплику: «Сергей любил поесть».

Нью-Йорк,

1998–2018

Об авторах

АНДРЕЙ АРЬЕВ — историк литературы, эссеист, окончил филологический факультет Ленинградского университета. С 1984 года — член Союза писателей СССР, с 1992 — главный редактор журнала «Звезда». С начала 1970-х публиковался в советской периодике, в самиздате и за рубежом. Автор более 400 печатных работ.

Область интересов — русская культура XIX–XXI веков. Составитель, комментатор, автор предисловий и послесловий к различным изданиям сочинений Сергея Довлатова, а также статей о нем в периодике и сборниках. В 2000 году выпустил книгу о феномене царскосельской поэзии «Царская ветка». Автор ряда статей о творчестве Владимира Набокова, книг «Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование» (2009), «За медленным и золотым орлом. О петербургской поэзии» (2018). Составитель, комментатор и автор вступительных статей к изданным в «Новой библиотеке поэта» книгам: Георгий Иванов. «Стихотворения» (2005; 2010 — второе издание), «Царскосельская антология» (2016). Живет в городе Пушкин, Санкт-Петербург.

ЕЛЕНА СКУЛЬСКАЯ — поэт, прозаик, эссеист, переводчик эстонской поэзии. Лауреат Международной «Русской премии», финалист «Русского Букера», лауреат премии журнала «Звезда», трижды лауреат премии фонда «Эстонский капитал культуры», художественный руководитель Международного фестиваля «Дни Довлатова в Таллине», автор более двадцати книг, выходивших в Эстонии и России.

АЛЕКСАНДР ГЕНИС родился в Рязани (1953), вырос в Риге, живет (с 1977-го) в Нью-Йорке и горячо интересуется остальным миром, изрядная часть которого попала в его «интенсивные» книги. Не зря Милорад Павич назвал их «пульсирующим потоком взрывов». В биографии Гениса — работа в легендарном «Новом американце», 30 лет на Радио «Свобода» («Американский час с Александром Генисом»), авторская рубрика в «Новой газете», статьи в толстых журналах и колонки — в гламурных. Но больше всего, разумеется, книг, и для каждой он придумывает оригинальный жанр. Иногда это филологический роман («Довлатов и окрестности»), иногда — теологическая фантазия («Трикотаж»), иногда — страстное литературоведение («Уроки чтения»), иногда — философское путешествие («Космополит»), иногда — лирическая культурология («Конь в кармане»). Какими бы ни были опусы Гениса, их объединяет авторское кредо: писать густо, остроумно, глубоко и просто.