Три горы над Славутичем

В конце травня двинулись. Вниз по Днепру пошли лодии и челны с кметами и поклажей. Конные дружины, многие ратники и вои шли берегом, за ними — возы и возы… Весь день до заката провожали их Горы, пока всех не проводили, — никогда еще не видали поляне такого множества уходящих кметов. Души наполнялись радостной гордостью от сознания великой силы своей. Но, как это нередко бывает, вслед за радостью прокрадывалась тревожная грусть. Смущало полян, что столь великая сила покидает Горы. Надолго ли?..

Дойдя до ближайшего становища россичей, приняли их дружину немалую и встали на ночлег — подождать отставших, подправить где что недоправлено, дать отдых гребцам и коням. Две ночи ночевали так, пока все не подтянулись и не собрались. После чего пошли далее на полдень, останавливаясь только по ночам, с рассветом поднимались и снова двигались, без какого-либо лишнего промедления, но и не тратя сил прежде времени.

На пятый день пути узрели, что берега с обеих сторон стали равно высокими, песок да глина на обрывах сменились багряно-серым камнем, скалы подступали к самой воде — стесненный ими Днепр ярился, управлять судами становилось все тяжелее. А вскоре показались камни в самой воде — будто великие быки купались. Старики сказывали, что камни эти когда-то побросали в реку жившие здесь великаны. А Днепр гневно шипел и пенился, перекатываясь через те камни, которые поменьше, и обходя те, что покрупнее.

Здесь судам пришлось, по возможности, приблизиться к берегу. В конце концов люди с них высадились, оставив на борту одну только поклажу, и побрели по пояс в воде, каждым шагом своим пробуя неверное дно, придерживая, подталкивая и направляя суда баграми да копьями.

Воислав посоветовал усилить дозоры на берегу и подтянуть дружины потеснее. Здесь, у порогов, чаще всего налетали гунны. На сей раз, однако, обошлось. Знать, не решились потревожить столь великую силу.

Три ряда камней миновали благополучно. Четвертый же, по прозванью Айфар, был более других. Здесь рев взбешенной воды, смешиваясь с пронзительными криками множества гнездившихся на береговых скалах птиц, заглушал человеческую речь. Все суда пришлось теперь вытаскивать на берег, вместе с поклажей, и волочить их волоком вдоль реки. Впрягали коней и быков, тащивших по берегу возы за конными дружинами. Впрягались сами. Подсовывали деревянные чурки-катки, чтобы не ободрать о камни просмоленные днища. За весь день — от зари до зари — прошли не более, чем вся длина Боричева тока на Подоле и Бори-чева подъема от него…

Наконец все семеро порогов позади, все суда снова на воде, а Днепр, успокоенный, разлился во всю свою ширь, еще шире, чем у Гор. И берега пошли невысокие, ровные, открытые. Коням тоже идти стало легче, и дружины виделись от окоема до окоема.

На сырых прибрежных лугах, распушив вокруг шеи перья, дрались, как петухи, нарядные самцы куличков-турухтанов — рыжие и черные с белым, черные с рыжим, пестрые, всякие, каждый на всех прочих окраской не похожий. Сойдясь по двое, то пригибали к земле тонкие клювики, то взметались и наскакивали друг на дружку. Петухи, да и только! Потеха!.. Неприметные серые самочки терпеливо выжидали, затаясь неподалеку, который из драчунов одолеет и станет достойным отцом и защитником будущему выводку.

Теперь на реке то и дело встречались поросшие кустами и деревьями острова, великие и помельче. К одному такому острову причалила ло-дия с Кием и его ближними, туда же высадились Полянские гридни, а все прочие не уместились и поставили шатры на берегах.

Кий знал эти места по прежним походам. Теперь он уверенно вел за собой остальных по знакомой заросшей тропе, вспугивая множество мелких пичуг, живущих здесь на острове в кустах да на деревьях. Вышли к обширной поляне, посреди которой, будто густо-зеленый горб, возвышался великий многовековой дуб, вроде того, который на Майдане.

Гридни-птицеловы тем временем не мешкали, свое дело знали и вскоре приволокли к дубу сети с различной водяной птицей, среди которой более всего было всяких уток. А с берега переправили подстреленных в камышах кабанов. Развели на поляне костер и приготовились пировать.

На каждую вынутую из сетей живую птицу подкидывали гадальную дощечку. Ежели дощечка падала светлой стороной кверху, то счастливицу отпускали тут же на волю. А в тех случаях, когда упавшая дощечка чернела другой своей стороной, обожженной, птицу закалывали, жарили на костре и, отведав свою долю, остальное клали в великое дупло дуба — в дар богам, а что не поместилось в дупле, то разложили прямо у ствола.

После гадания на птицу самые меткие гридни, отойдя на края поляны и окружив таким способом дуб, подняли луки и по знаку князя отпустили тетивы — сотни стрел вонзились в землю у самого дуба, не дальше, не ближе, не задев ствола. К этим стрелам сложили недоеденную птицу, куски дикой свинины и припасенные житные лепешки — тоже в жертву богам.

То же самое делали и те, кто оставался на берегах, отыскав и там несколько одиноких дуплистых дубов.