Три гроба

— Боюсь, что нет. Криминалистика больше по части Бернеби, чем по моей. Я лишь случайно запоминаю прогноз, — признался Петтис, бросив взгляд на свою одежду, — чтобы решить, надевать галоши или нет. Привычка!.. Что касается человека, который имитировал мой голос, то зачем впутывать меня? Уверяю вас, я достаточно безобидный старый чудак. Я не подхожу на роль гигантской Немезиды.[27] Единственная причина, которая приходит мне в голову, — то, что только у одного меня из всей нашей группы нет определенной орбиты на субботний вечер, и поэтому мне может быть нелегко доказать свое алиби. А что касается того, кто мог это проделать, то на это способен любой хороший имитатор. Однако кто знал, как именно я обращаюсь к этим людям?

— А что вы скажете о группе в «Уорикской таверне»? Там ведь были и другие, кроме тех, о которых мы слышали, не так ли?

— Да, двое нерегулярных посетителей. Но я не могу представить их в качестве кандидатов. Во-первых, старый Морнингтон, который более пятидесяти лет работает в Британском музее, — у него надтреснутый тенор, который никак не мог сойти за мой голос. Во-вторых, Суэйл, но вчера вечером он рассказывал по радио о жизни муравьев или о чем-то еще, так что должен иметь алиби…

— В котором часу он выступал по радио?

— По-моему, около без четверти десять, хотя я не могу в этом поклясться. Кроме того, никто из них никогда не посещал дом Гримо.

— А случайные посетители паба?

— Ну, кто-то мог слушать нас, сидя у задней стены, хотя никто не участвовал в разговоре. Да, полагаю, это ваша наилучшая нить, правда, уж очень тонкая. — Петтис взял сигарету и защелкнул портсигар. — Нам лучше решить, что это дело рук кого-то неизвестного, иначе мы угодим в зыбучие пески. Бернеби и я были единственными близкими друзьями Гримо, но я его не убивал, а Бернеби в это время играл в карты.

Хэдли внимательно посмотрел на него:

— А он действительно играл в карты?

— Не знаю, — откровенно признался Петтис. — Но держу пари, что это так. Бернеби не дурак. А только редкостный тупица мог совершить убийство в тот единственный вечер, когда его отсутствие в регулярно собирающейся группе наверняка было бы замечено.

Очевидно, это впечатлило суперинтендента сильнее всего того, что Петтис говорил до сих пор. Он продолжал барабанить по столу, хмуря брови. Доктор Фелл был занят своими мыслями. Петтис с любопытством переводил взгляд с одного на другого.

— Если я дал вам пищу для размышлений, джентльмены… — начал он.

— Да-да! — встрепенулся Хэдли. — Вы знаете, что Бернеби написал картину, которую купил доктор Гримо, чтобы защитить себя?

— Защитить себя? Как? От чего?

— Это нам неизвестно. Я надеялся, что вы сможете это объяснить. Кажется, всей его семье присуща склонность к загадочным замечаниям. Кстати, вы что-нибудь знаете о его семье?

Петтис выглядел озадаченным.

— Ну, Розетт очаровательная девушка, хотя я бы не сказал, что у нее склонность к загадочным замечаниям. Совсем наоборот, она чересчур современная, на мой вкус. — Он наморщил лоб. — Жену Гримо я не знал — она давно умерла. Но я не понимаю…

— Не важно. Что вы думаете о Дреймене?

Петтис усмехнулся:

— Старый Хьюберт Дреймен — наименее подозрительная личность из всех, каких я встречал. Он настолько наивен, что некоторые думают, будто за этим кроется дьявольское коварство. Простите, но вы уже вызывали его на ковер? Если да, то мне больше нечего сказать.

— Тогда вернемся к Бернеби. Вы знаете, как он решил написать эту картину, когда это сделал и вообще что-нибудь о ней?

— Думаю, он написал картину год или два назад. Я помню, так как это было самое большое полотно в его студии — он использовал его как ширму или перегородку в случае надобности, переворачивая его изнаночной стороной. Однажды я спросил Бернеби, что там изображено. «Воображаемая концепция того, чего я никогда не видел», — ответил он. Картина имела французское наименование «Dans l'ombre des montagnes du sel»[28] или что-то в этом роде. — Петтис перестал постукивать все еще незажженной сигаретой по портсигару. Его беспокойный пытливый ум заработал вновь. — Теперь я вспомнил. Бернеби добавил: «Вам она не нравится? Картина потрясла Гримо, когда он ее увидел».

— Почему?

— Я не спрашивал. Естественно, я предположил, что это шутка или похвальба — Бернеби смеялся, говоря об этом, и такое как раз в его духе. Но картина так долго валялась в студии, собирая пыль, что меня удивило, когда Гримо в пятницу утром пришел туда и спросил о ней.

Хэдли склонился вперед:

— Значит, вы там были?

— В студии? Да. Я заглянул туда рано — не помню, по какой причине. Гримо явился…

— Расстроенный?