Три Ярославны

Сколько помнил себя с детства, он денно и нощно постигал премудрость священных и светских книг, в изобилии собранных Ярославом в его библиотеке, — от святых житий до «Диалогов» Платона, от арабских трактатов по математике и геометрии до географии Козьмы Индикоплова и «Эстетики» Аристотеля. Знал он в совершенстве латынь и греческий, знал многие варварские языки, перенимая их от купцов со всех стран света, — и, несмотря на возраст, был отмечен князем и рачительно призван к обучению дочерей, из коих ныне одна Анна оставалась в Киеве.

Анна, непоседливый рыжий жеребёнок, девочка с ещё не заплетёнными косами... Многое знал Даниил, но не знал, что столь скоро придёт и её судьба роднить престолы. И вслед за князем томление духа вдруг овладело и Даниилом... И так тоскливо и беспросветно заскорбела его душа, что было ей только одно прибежище — молитва.

Долго и горячо молился Даниил, призывая покой вернуться в его душу. И как бы в ответ Даниилу где-то наверху глухо и согласно ударил колокол Святой Софии.

Но издалека, звонко и тревожно, ему отозвалась колокольная медь Десятинной церкви, и за ней покатился мелкий, торопливый набат от Золотых ворот...

Круглоглазая красавица Янка, горничная девушка Ярославны, вихрем скатилась с крутой лестницы, ведущей в женские покои дворца, и с разгона налетела на княжьего отрока Злата, стоявшего на часовой службе:

   — Злат, ты меня вправду любишь?

   — А нешто внеправду любят? — удивлённо отвечал Злат.

   — Тогда пади князю в ноги, просись в землю франкскую! — молвила Янка и побежала дальше.

   — Стой! — Злат ухватил её за рукав. — Зачем? На что она мне сдалась?

Янка вырвалась, взмахнув косами:

   — А разгадай загадку: когда госпожу в чужую землю замуж отдают, кто с ней наперво едет? Смекай! — И Янка скрылась.

Злат озадаченно глядел ей вслед. Но теперь и до его слуха донёсся всеобщий перезвон колоколов.

   — Вот так дело, — смекнул наконец Злат и затоптался на месте, не смея оставить пост.

Ярослав сам вскоре показался из дверей, усталый и озабоченный, а за ним семенил дворский Агапий и докладывал князю тонким голосом скопца:

   — Благовестят со всех звонниц, как ты повелел, князь. Охотники посланы в Пущу Водицу, затравить к столу вепрей...

   — Гостей поселишь в летнем тереме, да чтобы чины были соблюдены, — приказал князь. И с недоумением остановился, потому что Злат, громыхнув доспехом, бухнулся перед ним на колени и коснулся лбом земли. — Тебе чего?

   — Пошли, княже, в страну франков! — без обиняков выпалил Злат. — Ярославна за мной как за каменной стеной будет! Вот крест святой!

   — Уши длинные, языки болтливые. Откуда тебе сие ведомо? — строго спросил князь.

   — Так ведь... — начал Злат и умолк, смущённо потупясь.

Ярослав усмехнулся:

   — И об Ярославне ли печёшься, отрок?.. Ладно, пока ступай со Всеволодом, послов встречать. — Злат радостно вскочил. — Анну видел? — окликнул его князь.

   — Сказывают, на пруду карасей ловила! — выкрикнул Злат, убегая.

Агапий со вздохом качал головой:

   — Сколь неприличное для княжны дело...

Не гневись, господин, но, если бы ты внял в своё время нашим советам, в Царьграде при дворе Анна получила бы подлинно христианское воспитание!

Ярослав, охваченный своей минутной думой, мельком взглянул на Агапия.

   — Если бы да кабы, — молвил он без зла. — Как сделано, так сделано, и ты делай, что тебе велят.

Тем временем ширился перезвон колокольный, и народ на площади всё прибывал. Бежали мальчишки и юродивые, спешили простолюдины и ремесленники, поторапливались купцы, вышагивали знатные воины и бояре.

И вот расступилась толпа у Золотых ворот, и показалось франкское посольство.

Впереди, на муле, подобающем сану прелата католической церкви, ехал епископ Роже, человек, много повидавший на своём веку и оттого уставший раз и навсегда. На окружающее он смотрел без интереса, словно пышные встречи сопутствовали ему всю жизнь. За Роже следовал Бенедиктус, знающий всё на свете, и оттого незаменимый в дальних путешествиях. Вместо меча у Бенедиктуса на поясе висела фляга, из которой он то и дело прихлёбывал. В Киеве у него тоже обнаружились знакомые: длиннобородый купец приветственно помахал из толпы шапкой:

   — Бенедиктус! А ты, сказывали, в Корсуни утонул!

   — Пустые карманы на дно не тянут, — засмеялся Бенедиктус.

   — Эй, — снова окликнул его купец. — Почём, не знаешь, у кесаря нынче воск идёт?

   — Пригласи на чарку — потолкуем, — отвечал Бенедиктус.

За Бенедиктусом ехали двое рыцарей, разных по виду. Одного звали де Шалиньяк, и его взор и осанка говорили о воинственном нраве. Он сидел в седле как статуя, гордо подбоченясь.

Другой рыцарь, несмотря на мощное вооружение, более напоминал пилигрима — так скорбен и печален был его юный лик, глядящий из-под забрала. На щите этого рыцаря была изображена дама, которую следовало считать прекрасной, и порой, обращая взор к портрету, рыцарь смахивал с него дорожную пыль.