Три Ярославны

   — Ну вот... ты и обиделся. — Анна ещё приблизилась, с виноватой улыбкой заглянула в его опущенные глаза. — Как же ты мог помыслить, Даниил, милый, что мы расстанемся? Как я без тебя? Кто мне о земле франкской расскажет?.. С кем риторику буду учить, Писание?.. Латынь — без неё ведь нельзя франкской королеве!

   — Кончилось твоё учение, — сказал Даниил.

Впервые за время разговора он поднял взгляд на княжну — и тут же опустил.

Но как прекрасны были глаза Анны, глядящие в упор и ласково, поставленные широко, как у косули, зелёные, как несозревший крыжовник!..

Ярко пылали светильники, за их колеблющимся пламенем фигура митрополита с посохом в руке казалась неземной и грозной.

Даниил распростёрся на каменных плитах собора:

   — Святой отец! Отмени княжий указ! Позволь удалиться в пустынь!

Митрополит вышел из ореола светильников и вновь стал невысоким, тучным и к тому же весьма настороженным старичком. Всякого подвоха ждал он ежечасно в этой варварской стране.

   — Указы мирские, сам знаешь, мне неподвластны. Отчего господина ослушаться хочешь?

Светильники отражались в глазах Даниила, и смятения был полон его голос.

   — Пролился я, как вода...

   — Покайся.

   — С детства знаешь меня, отче. Я вырос в обители, смиренно постигал многие науки, пока не призван был ко двору для наставления княжны. Но какой силой теперь укреплю дух и веру её, когда умер Бог во мне!..

   — Кайся, грешник! — произнёс митрополит сурово.

   — Страшен и сладок мой грех. Люблю... всей силою любви земной...

   — Кого? — отступил митрополит.

   — Госпожу свою... Анну!

   — Замолчи! — Феопемпт испуганно оглянулся.

   — Не гони, святой отец, ибо отринул меня Господь!.. Она одна — моё божество. Прекрасны глаза её голубиные, и нет пятна на ней...

   — Замолчи, не скверни Писание!

Феопемпт схватил чашу со святой водой и выплеснул на Даниила. И тот затих на полу, обхватив голову руками. Митрополит озадаченно постоял над ним, потом повернулся и снова исчез в ореоле светильников, и Даниил услышал его недовольный голос:

   — Сам грешил — сам неси крест свой... Возьми в дорогу псалтирь. Десять псалмов с утра, десять вечером, постись семь дней в неделю. Плоть умерщвляй бичеванием...

Натыкаясь на амвоны и ножки светильников, Даниил полз следом за ускользающей фигурой митрополита.

   — Душа бессмертна, — слышался голос Феопемпта и удалялся вместе со стуком его посоха, — Божья милость безгранична... А мы и без того с князем каждый день ссоримся. Не хочу...

   — Отче! Не уходи! На погибель обрекаешь!..

Ответа не было, шаги затихли во тьме.

3 В тот же день, по литургии

  углу княжьего двора, среди беготни слуг, криков и конского ржания Злат вязал узду к коновязи.

— Ну? — вынырнула из-за крыльца Янка. — Разузнал? Про франкского короля?

Злат кивнул:

   — Всё узнал.

   — Ну, говори же, — нетерпеливо теребила его Янка, пока Злат, зачерпнув ковшом из бадьи, жадно пил воду.

   — Коня его, — сообщил Злат, обтерев усы, — зовут Троль.

   — И всё?..

   — Нет. Меч зовут Сигфус.

   — А сам? — Янка топнула от нетерпения.

   — Сам же король именуется Генрих, победил на турнире графа де Оверни и дважды выбил из седла герцога Анжуйского...

   — А какой он? Молодой, красивый?

   — Кто? Герцог?

   — Король!

   — Этого не ведомо, — отвечал Злат. — Ты вот у меня — красавица! — И, оглядевшись, сгрёб отчаянно отбивающуюся Янку в могучее своё объятие.

Для переговоров отведена была княжья гридница, ярко освещённая по этому случаю сальными свечами в медных, византийской работы, канделябрах. Ярослав и епископ Роже сидели за концами стола, крытого парчовой скатертью, а за их спинами толпились княжьи мужи, священнослужители и дьяки. Стопки пергаментов лежали на столе и несколько десятков счётных палочек с зарубками.

   — «...мехов лисицы и горностая, — читал Бенедиктус по списку, — король Ярослав даёт, по означенной договорённости, в количестве ста шкур...»

   — Ста и двадцати, — с улыбкой уточнил Ярослав, придвигая ещё две палочки к уже выросшей возле Роже горке.

   — «Сосудов золотых и серебряных, — продолжал читать Бенедиктус, — двадцать четыре...»

   — Двадцать пять, — щедро придвинул лишнюю палочку Ярослав.

   — «Святую же книгу Евангелие на славянском языке, украшенную жемчугом, — одну», — завершил чтение Бенедиктус, а Ярослав развёл руками и согласился:

   — Одну.

Затем последовал обмен пергаментами, и долго скрипели перья, совершая многочисленные подписи; сыпался на подписи песок, капал на них расплавленный сургуч, и вонзались в сургуч королевская и княжеские печати.

   — Теперь, — приветливо улыбаясь князю, молвил Роже, — когда размер приданого оговорён, нашей стороне хотелось бы получить ваши письменные гарантии относительно девичьей незапятнанности невесты. Вот текст хартии. — Он взял пергамент из рук Бенедиктуса.

Но пергамент застыл в руке епископа на полдороге, и улыбка сползла с его лица: князь оставался недвижим, лишь брови его тяжело сдвигались.

Роже пояснил несколько упавшим голосом:

   — История знает случаи, когда невест приходилось возвращать вместе с приданым... а это хлопотно...