Три килограмма конфет

Но я растерялась настолько, что даже отвернуться не могла. Просто не понимала, что теперь делать и, самое главное, как объяснить всё Максиму?

***

— Поль, да не грузись ты так. Через неделю все об этом разговоре вообще забудут, — как могла пыталась приободрить меня Наташа, которая, вопреки ожиданиям, не стала задавать мне ещё сотню вопросов, а напротив, притихла и дала возможность спокойно всё обдумать и смириться с произошедшим.

И ведь ничего серьёзного, правда? Ничего страшного. Ничего непоправимого. А мои внутренности скрутились в плотную пружинку тревоги, больно упирающуюся прямо в рёбра и противно вибрирующую, вызывающую никак не проходящую тошноту.

И никакие методы самоубеждения не срабатывали, потому что я на самом деле ужасно боялась. Тех слухов, которые могут пойти о наших отношениях с Максимом, тех пересудов за спиной и отвратительных сальных шуток, какими весь последний месяц беспощадно терзали бедную Марго. Я не хотела распространяться об интимной связи с ним даже среди подруг, а теперь должна была как-то свыкнуться с мыслью о том, что это станет достоянием всей гимназии.

Мне хотелось бы храбро выдержать этот удар, не сжирать себя заживо сомнениями, не желать содрать собственную кожу, чтобы избавиться от стойкого ощущения, будто меня уже облили грязью, стойко въевшейся в тело. Хотелось бы смело взглянуть в глаза всем возможным недоброжелателям и уверенно сказать, что это — моя жизнь, поэтому я вольна распоряжаться ею так, как сама решила. Мне хотелось бы отстраниться от мнения большинства и не предавать свои чувства из-за навязанных извне предрассудков.

Но я как была, так и осталась трусливой слабачкой, не умеющей принимать ответственность за свои решения и поступки, сбегающей от проблем и боящейся показать миру своё истинное, настолько неправильное и несовершенное лицо. И стоило лишь подумать о том, что завтра все узнают о наших с Ивановым отношениях, как позорное клеймо доступной и легкомысленной дуры начинало зудеть и чесаться, пока ещё невидимое под кожей.

— Уж если я бы никогда не подумала, что у вас всё настолько далеко зашло, то и остальные в это никогда не поверят, точно тебе говорю, — продолжала увещевать Колесова, успокаивающе поглаживая меня по плечу, пока мы ждали остальных ребят на заранее оговорённом месте встречи, чтобы всем вместе пойти на обед.

В холле было многолюдно, и я оглядывалась по сторонам, с одной стороны отчаянно желая скорее найти Иванова, прижаться к нему как к последнему оплоту спокойствия и постоянства, гаранту моей уверенности в завтрашнем дне, спасительному маяку, своей непоколебимой внутренней силой дававшему мне надежду найти выход из любой ситуации. А с другой стороны, меня пугала перспектива того, что необходимо будет настолько открыто и честно озвучить перед ним все свои страхи.

На слова Наташи я почти не обращала внимания, сдержанно и слегка рассеянно кивая в ответ, пока внутри поднималась целая буря эмоций. И острое, горьковато-пряное предчувствие неотвратимой беды жгло рот, противной сухостью ложилось на губы, сдавливало горло удушающим спазмом.

— Девушка, не меня ли ждёте? — знакомый шёпот горячей волной опалил моё ухо и спустился вниз по телу, заставив меня вздрогнуть от неожиданности и тут же задрожать от волнения.

Максим появился за моей спиной из ниоткуда, как настоящий супергерой. Высокий и широкоплечий, с очаровательно-снисходительной улыбкой на губах и озорными огоньками, горящими в глубине его светлых глаз, — именно теми, что однажды задели меня слишком сильно и обрекли медленно сгорать от желания, нежности, жгучего влечения к нему.

— Тебя, — согласно кивнула я, а у самой перехватило дыхание, словно каждый раз при виде него мне приходилось заново срываться с обрыва и разбиваться насмерть осознанием всей глубины своей влюблённости в него.

Влюблённости, которую мне хотелось возвести в культ и воспеть так, чтобы все уже написанные поэмы о любви показались лишь ничего не значащими пустышками. Влюблённости, от которой мне хотелось избавиться любым путём, даже если ради этого пришлось бы варварски выдрать собственное сердце и вышвырнуть прочь от тела.

Почему-то именно в это мгновение, когда я глядела прямо в его светящиеся от счастья глаза, судорожно облизывала ноющие в ожидании поцелуев губы, мысленно уже вымаливала у него прощение, меня сковало обжигающе-ледяным осознанием того, что он не простит мне этого. Не теперь. Не после всех высказанных друг другу обещаний, признаний, звучавших хриплым шёпотом просьб.

— Нам нужно… — выпалила я, но такое важное «поговорить» так и не успело вырваться на желанную свободу, потому что Иванов решительно обхватил меня за талию и, приподняв над полом, понёс в сторону столовой.

— Для начала нормально поесть, потому что с завтраком сегодня не задалось, — спокойно отозвался он, действительно не заметив моего приближающегося то ли к обмороку, то ли к истерике состояния.