Три кита

И все же старший Булыгин не всегда особенно поощрял увлечение своего сына марками. Той наличности, которую он выкраивал для себя втихаря от начальства, все равно, было очень мало. Ведь, как правило, почти всю выручку он сдавал в кассу. А, если, на свой страх и риск, порой брал из нее еще какую-то часть денег, кроме тех, что успел припрятать, все это потом приходилось возмещать из собственного кармана. Если не полностью, то процентов на восемьдесят, точно. Начальство не раз предупреждало его, что, мол, еще одна недостача, и он может всегда распрощаться со своей работой… Мало того, что убогий! Да, с волчьим билетом в кармане, в придачу, кому он потом будет нужен?! Такая перспектива не устраивала хромоного калеку. К тому же, нога у него часто ныла. Это ужасно мешало ему и в быту, и на работе. Мысль о собственной неполноценности, как только он всерьез зацикливался на ней, буквально выводила его из себя. В это время, точно ненормальный, он готов был кинуться на кого угодно, чтобы сломать ему костылем хребет. В такие моменты он на себя самого не походил! И тогда, буквально все буквально валилось у него из рук. Как ни крути, кусок хлеба доставался ему нелегко. Из-за этого старший Булыгин частенько напивался. Конечно, не так, чтоб уж слишком! Надо ж было с работы еще благополучно дохромать до дому, который располагался примерно в полукилометре от бытовой мастерской. Зная, склонность своего отца к выпивке, Витек довольно часто заставал его на рабочем месте в приподнятом настроении. То есть, слегка под мухой. Время от времени, но так, чтобы это не мешало работе, прилобуниваясь к бутылке, родитель не скупился на деньги для сына. Махнув на все рукой, и, достав из кармана, он вываливал ему в горсти серебряные монетки вперемешку с медяшками… Получив требуемое, иногда – с гаком, а, иной раз, свосем наоборот, и, пулей вылетев из бытовой мастерской, Витек, как бы не спешил в филателию, до того, как рука его касалась заветной двери, успевал пересчитать деньги. Если наличности все же не доставало на пакетик с марками, он тут же менял курс на противоположный. Примерно в пяти минутах ходьбы от торговой лавки «Союзпечати», где их продавали, в соседней кирпичной пятиэтажке, также, как и прочие – в одном бесконечном ряду с ней, примыкавшей к основной городской автомагистрали, одновременно находились отделение милиции и медвытрезвитель. Два этих смежных заведения также имели собственный вход с улицы, каждое. Правда, в ментовку, которая занимала первый этаж, само собой разумеется, двери располагались прямо по центру парадной части здания, а в медвытрезвитель, обосновавшийся этажом ниже, то есть, в подвале, доступ был со двора. Видимо, они сообщались между собой изнутри при помощи служебной двери и лестничных ступенек. Гаврил пришел к такому выводу потому, что Витек, посещая мать на ее работе, всякий раз пользовался разными входами. И, если, по каким-либо причинам, через один из них он не мог попасть, то, в этот случае, пользовался другим. Как правило, Грохов ждал Булыгина на улице. Но раз или два тот приглашал его пройти вместе с ним. Однажды, распахнув дверь, над которой висела вывеска «Медвытрезвитель», они зашли вовнутрь здания. Пройдя по узкому коридору, оказались в довольно просторной комнате. К его стенам были приставлены широкие деревянные скамейки, на которые, видимо, клали или усаживали пьяных. В самом углу, слева от окна стоял металлический сейф. Немного правее – стол. За столом, на котором были в отдельную кучу свалены бумажные деньги, в другую – монеты, сидела немолодая женщина в форме. Это и была родительница Витька… Величали ее Карлиной Авдотьевной… Небольшого роста, с очень умным и немного насмешливым взглядом зелено-карих глаз, всегда плотно сжатыми и тонкими язвительными губами служительница правопорядка, казалось, даже, когда что-то говорила, то почти не разжимала рта… При этом речь ее была довольно сдержанной и лаконичной, но вполне доходчивой и убедительной.