Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

Идея журнала осенила его как-то днем, в квартирке на улице Лоншан, когда он глядел на одевавшуюся свояченицу. В то время он еще занимался журналистикой — поставлял заметки о театральной жизни, об артистах кабаре, высидел несколько песенок.

Тогда же родилось и название.

«А ты вот… ты…» — произнес он вполголоса.

«Что я? Не такая, как все?»

В том-то и дело, что она была совершенно такая, как все.

«Мне пришла в голову одна мысль. Основать журнал. В следующий раз я тебе расскажу».

Он сам возился с макетом будущего издания, сам написал все тексты. С Буром он еще не был знаком, и пришлось немало поучиться, прежде чем он добился от журнальных фотографов того, что ему было нужно.

«Да нет, старик. Какая же это невинная девушка?!»

«А ты попробуй уговори невинную девушку показать тебе свой голый зад!»

Знакомый владелец типографии предоставил ему кредит. Люзен, впоследствии ставший у него агентом по рекламе, разыскал свободную квартиру на пятом этаже дома на улице Мариньян.

— О чем ты задумался? — спросила Бесси, жуя рогалик.

— А у меня вид, будто я о чем-то думаю? Скажи, что я там вытворял?

— Все распространялся про какого-то парня — вот, мол, у кого голова.

— А как его зовут, я не говорил?

— Ты упомянул, что ужинал с ним.

— С тестем, что ли?

— Может быть, не знаю. Ты все хотел ему рассказать что-то очень важное. Твердил, что важно все, абсолютно все. А потом усадил меня рядом с собой и стал лапать.

— А кавалеры твои не возражали?

— Фотограф, видно, разозлился. Ты опрокинул свое виски, и он упрекнул тебя, что ты слишком много пьешь. А ты ему — «заткнись, не то я тебя так по морде съезжу, своих не узнаешь». И обругал его чудно как-то, я такого ругательства никогда не слыхала. Постой. Да, вспомнила. Ты ему крикнул: «Присосок вонючий!» Я уж думала — подеретесь. Но прибежал официант, и фотограф сразу ушел.

— А Демари?

— Посидел еще минут пять и тоже распрощался.

— Ну и что потом?

— Ты велел подать большую бутылку шампанского. Ты заявил, что вообще-то шампанское — дерьмо, но в честь такого дня полагается пить шампанское. И почти всю бутылку выдул сам. А я бокала три-четыре.

— Тоже небось надралась?

— Немножко. В самый раз.

— А машину кто вел? Я?

— Нет, хозяин кабаре помешал тебе. Вы стояли на тротуаре и спорили долго. Потом тебе надоело, и мы поехали на такси. — Она выпила кофе, и он взял у нее поднос.

— А у нас с тобой что-нибудь было?

— Не помнишь?

— Нет.

— Я почти спала. А ты был как бешеный. Орал на меня: «Шевелись, черт тебя подери! Шевелись, дрянь ты этакая!» До того рассвирепел, что влепил мне пару затрещин. И все орешь: «Шевелись, стерва!» И надо же, подействовало!

Она рассмеялась, глядя на него блестящими глазами.

— А ванну кто принимал?

— Оба.

— Что, вместе?

— Ну да. Уперся: вдвоем и вдвоем. А после ванны пошел и еще себе виски налил. Неужели ты уже выспался?

— Голова кружится. Какой-то я весь разбитый.

— Прими таблетку аспирина.

— Я уже принял три.

— Звонили тебе по телефону?

— Нет. Не знаю даже, кто мне должен звонить.

— Ты раз десять вспоминал про этот звонок и каждый раз хмурился.

Он машинально поглаживал ее по бедру.

На этой кровати никогда не спала ни одна женщина, кроме Мур-Мур. А Мур-Мур спала на ней всего две ночи назад. Какой сегодня день?

Наверно, он все-таки нехорошо поступил, что привел ее сюда. Ладно, это он обдумает после. Глаза у него слипались.

Он снова лег в постель. Ему сразу стало легче. За стеной слышалось слабое гудение пылесоса. Его рука протянулась, нащупала бедро Бесси. Кожа у нее была такая же белая и нежная, как у Адриены.

Но думать о жене и свояченице теперь не хотелось. Раза два или три ему казалось, что он уже засыпает, но потом он сознавал, что не спит, что лишь задремал на минуту. В мире много странного, много всякой мути, ну и пусть, но мир существует. Вот слышно даже далекое рычание автобусов и время от времени — визг тормозов.

Он изогнулся, вывернулся, стягивая с себя пижаму, скомкал ее и бросил поверх простыней, в изножие кровати.

Он почувствовал, как Бесси прижалась к нему всем своим жарким телом. Он не шевелился. Он боялся очнуться от внезапного ощущения блаженства, но пальцы ее с острыми ноготками повели его за собой, и он нырнул в нее.

На этот раз он тотчас сообразил, что звонит телефон, и проснулся мгновенно. Протягивая руку к трубке аппарата, он кинул взгляд на часы. Они показывали одиннадцать.

— Алло! Ален Пуато слушает.

— Говорит Рабю. Я звонил к вам в редакцию. Я еще в тюрьме Птит-Рокетт. Сейчас еду к себе. Неплохо, если бы вы через полчасика могли быть у меня.

— Что-нибудь новое?

— Смотря что считать новым. Вы мне нужны.

— Хорошо, буду. Возможно, немного опоздаю.

— Особенно не задерживайтесь. У меня после вас еще одна встреча. А в два часа я выступаю в суде.

Он спрыгнул с кровати, встал под душ. Он еще мылся, когда в ванную вошла Бесси.

Накинув на плечи мохнатый купальный халат, он взялся за бритву.

— Ты надолго?

— Не могу сказать. Скорей всего на весь день.

— А мне что делать?

— Что хочешь.

— Можно, я еще посплю.

— Пожалуйста.

— Мне вечером быть здесь?

— Нет. Сегодня не надо.

— А когда надо?