Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь

Мари-Лу знала, что у Селиты это все было иначе, чем у нее, ибо толстушка обладала еще одним качеством, которое нельзя было не признать. Она понимала свое приниженное состояние. Она ясно сознавала, что находится на самой нижней ступени социальной лестницы, и воспринимала себя как простую служанку, которая предпочла зарабатывать на жизнь, раздеваясь перед публикой, вместо того чтобы чистить кастрюли и мыть полы.

Наташа производила на нее сильнейшее впечатление тем, что читала серьезные книги и заметно было, что она образованная. Селита же в глазах Мари-Лу стояла еще выше, не только потому, что у нее был отец — знаменитость, но и потому, что Селита была настоящей танцовщицей и выступала на большой парижской сцене.

Кетти тоже происходила из народа и провела свою юность в бедной савойской деревне. Но, как она любила заявлять, была сторонницей равноправия, и поэтому ее никто не восхищал — ни богатые, ни образованные люди, за исключением, впрочем, докторов, к которым она питала бессознательное почтение, может быть, оттого, что противопоставляла их священникам, вызывавшим у нее ненависть со времен ее католического детства.

Было уже половина первого, когда ушел наконец журналист. Хозяин проводил его до двери и постоял некоторое время с ним на улице. Вернувшись, Леон направился к кассе, чувствуя себя несколько униженным из-за того, что должен обязательно отчитываться во всем перед женой. И едва он начал с ней говорить, как сразу же нахмурил брови, потому что американский офицер в штатском подсел за стол к Мадо и завязал с ней беседу.

От Людо Селита узнала позже, что Леон говорил мадам Флоранс:

— Жюльен Биа того же мнения, что и я. Он находит, что она великолепна, и советует мне подписать с ней контракт на длительный срок.

Мадам Флоранс ответила:

— Большинство из них в первые вечера великолепны.

Это было действительно так. Точнее говоря, это было или все, или ничего. Или они, охваченные паникой, проваливались, а то и просто убегали, или же сама их неумелость, волнение, которое они испытывали, представ перед публикой, все это действовало на зрителей и приносило поначалу некоторый успех.

И только позже, когда они принимались создавать настоящий номер, возникали серьезные трудности, и крайне редко кому удавалось их преодолеть. Так что владельцы кабаре попадали порой в затруднительное положение, не зная, как обновлять программы.

Но мог ли Леон после прогулки на острова не быть оптимистом?

Она поняла. Эта девочка оказалась гораздо умнее, чем я думал. Вводит в заблуждение робкий вид А ты знаешь, что она сказала журналисту:

«Обязательно нужно, чтобы у зрителей складывалось впечатление, что они видят не выступление артистки, а просто застают женщину в интимной обстановке, когда она раздевается». Она добавила: «А так как я не артистка и у меня нет никакого опыта, то для меня это будет нетрудно».

«Если только приобретаемый здесь опыт не заставит вас невольно измениться», — заметил наш друг Биа.

А она в ответ:

«Я постараюсь остаться такой, какая я есть, и не буду менять ни образ жизни, ни взгляды».

Было уже половина второго, когда Людо пересказал этот разговор Селите, а хозяйка тем временем, сославшись на то, что она с самого начала вечера испытывает боль, отправилась домой, чтобы лечь, хотя она крайне редко оставляла кабаре на попечение мужа.

Селита задалась вопросом, а не был ли этот уход своеобразной уловкой, довольно наивным способом произвести впечатление на Леона, но все же никуда не денешься от того, что мадам Флоранс уже в течение некоторого времени плохо выглядит и ездила на прием к гинекологу.

А дела с Мадо зашли значительно дальше, чем можно было предвидеть, и было невозможно сказать, кому пришла в голову эта почти гениальная идея — самой Мадо или Леону?

Когда Леон разговаривал с женой сразу после ухода журналиста, он пересказал ей то, что заявила Мадо Жюльену Биа:

«Постараюсь остаться такой, какая я есть, не буду менять ни образ жизни, ни взгляды».

Тогда репортер, не без иронии, оглядел все вокруг и возразил ей:

«Это будет нелегко, учитывая, что вы здесь будете проводить ночи».

И добавил, поднимая бокал:

«И будете пить шампанское и виски с посетителями».

Разве не был ответ Мадо гениальной находкой?

«Вот почему, — сказала она, — я буду просить мадам Флоранс разрешения избавить меня от всего этого, что выгодно не только мне, но и ей. От того, что я буду сидеть в зале или в баре, мало проку, какая из меня «завлекательница»? К тому же, если зрители увидят меня за этим занятием, то не будут верить в тот образ, который я создаю. Поймите же! Я должна сохранять облик юной, неиспорченной девушки».

Должно быть, она говорила, поглядывая на хозяина, уверенная в его поддержке. Может, он и подал ей эту идею, или же она придумала все сама. В таком случае ее действительно следовало опасаться.

Вероятно, он был польщен, этот дурак — «самец могучий» — тем, что она избежит контакта с другими мужчинами?