Три комнаты на Манхэттене

И правда, его весельчаком назвать было нельзя. Однако, если не считать самого тяжкого в его жизни лицейского периода, он не был мрачнее других. По вечерам он помогал Жозе готовить уроки, и девочка, не задумываясь, подтрунивала над ним. А разве она решилась бы на это, будь отец ворчливым и строгим?

Нет. Он ничем не отличался от других. И даже теперь, не поступал ли он так же, как поступил бы любой другой на его месте?

Не найдя подходящего тайника в конторе и в лаборатории на авеню де Нейи, Кальмар принял решение, которое устраивало его лишь отчасти. Но он рассматривал это как временную меру.

Взял же он чемоданчик из автоматического хранилища на вокзале, так почему бы и дальше не держать там деньги?

Во вторник он ушел с работы раньше обычного и кружным путем, исколесив почти весь Париж, зашел в магазин кожаных изделий на бульваре Бомарше. В своем квартале Кальмар не мог совершить такую покупку, которую потом трудно было бы объяснить, и он вспомнил об одном магазине, рядом с Зимним цирком, мимо которого как-то проходил.

Его интересовал размер, а не качество. Даже наоборот: Кальмар постарался выбрать самый неприметный чемоданчик, чтобы он не бросался в глаза, когда его будут вынимать из автомата.

А вынимать его отныне придется каждые пять дней. Уж таково правило. По истечении этого срока контролер открывает автомат и переносит багаж в общую камеру, где его держат в течение полугода.

Кальмар не хотел рисковать. Конечно, он мог бы абонировать автомат и на более долгий срок, но тогда пришлось бы заполнять бланк, указывать фамилию, адрес.

Он начал с вокзала Сен-Лазар. Итак, он либо до воскресенья должен забрать чемоданчик, либо опустить новую монету в скважину, что казалось ему рискованным. Лучше через каждые пять дней менять вокзал.

Все это оказалось гораздо сложнее, чем он думал вначале. Раньше, до возвращения из Венеции, он никогда не чувствовал, что является пленником, скованным рамками установленного порядка, что все двадцать четыре часа в сутки он находится под наблюдением, дома — жены и детей, на работе — патрона, сослуживцев и машинисток.

Доказательство? Никогда раньше ему так много не говорили о том, что он плохо выглядит. Он не имел права плохо переваривать пищу, быть озабоченным, взволнованным.

— Что-нибудь не ладится, дружище?

Доминика вставала из-за стола, чтобы принести ему порошки.

— Если через три-четыре дня тебе не станет лучше, я позвоню доктору Боссону.

Доктор жил через два дома от них, и они часто видели, как он шел со своим старым саквояжем в руках, таким тяжелым, что одно плечо у него казалось намного ниже другого. Пышные, черные с проседью усы делали его похожим на пуделя, а осматривая больного, он все время ворчал.

Доктор очень любил семью Кальмара, в особенности Жозе, которую знал с рождения. А может быть, он любил всех своих пациентов?

Жюстену совсем не хотелось, чтобы его осматривал доктор, но пока жена еще не слишком наседает на него, он успеет обрести душевное равновесие. Ему стало легче. Он уже мог более или менее спокойно, без особого страха поразмыслить о будущем, решить, что надо и чего не надо делать, что можно и чего нельзя говорить.

Не отстал от других и месье Боделен. Во вторник он влетел в кабинет Кальмара:

— Смотри-ка! Уже вернулся!

Будто он не знал, будто не сам требовал, чтобы Жюстен приступил к работе в понедельник днем!

— Не видно, чтобы отдых пошел вам на пользу. По правде говоря, отпуск никому еще на пользу не шел. Мчаться по дорогам, обгоняя грузовики, ночевать в какой-нибудь грязной дыре, жрать всякую дрянь, считая ее вкусной только потому, что это не дома. Потом торчать на пляже, рискуя схватить солнечный удар, ссориться с женой, орать на детей — и, вернувшись, отдохнуть наконец на работе! Отдыхайте же, мой друг! У вас для этого достаточно времени. Что касается меня, то я не ездил в отпуск и, надеюсь, никогда не поеду…

И правда, не будь укороченного дня в субботу и воскресенье, Боделен чувствовал бы себя совершенно счастливым. А так в эти дни он места себе не находил.

Как-то раз, в субботу под вечер, Кальмар вернулся в контору, чтобы взять папку с делом, над которым собирался поработать в воскресенье. Тишина пустых служебных помещений произвела на него угнетающее впечатление. Здание выглядело заброшенным, и все, что в течение недели казалось важным и значительным, вдруг стало таким ничтожным.

Даже выставочный зал с экспонатами из разноцветных пластмасс походил на карикатурное изображение какого-нибудь магазина. Классификаторы, где хранилась переписка, утратили свою внушительность, а черные чехлы на пишущих машинках производили впечатление траура.

Трудно было поверить, что в будние дни здесь все кипело, с озабоченным видом сновали люди, производящие эти желтые и зеленые ведра, прозрачные столовые приборы, бутылки, расчески, все эти предметы — плоды долгих исследований, споров, лабораторных опытов. Сейчас все это выглядело таким нелепым.