Три комнаты на Манхэттене

Таким образом, эти полтора миллиона пока не принадлежали никому и были собственностью Жюстена Кальмара.

Волей-неволей ему приходилось их хранить. Надо еще раз заметить, что делал он это совсем не из жадности, так как даже не представлял себе, на что мог бы употребить эти деньги. За все время он разменял только один банковский билет, да и тот истратил с трудом.

— Смотри-ка! Ты купил себе новый галстук?

— Я решил, что тебе будет приятно видеть на мне галстук веселых тонов…

Обычно выбирала ему галстуки Доминика. Это был неизбежный подарок ко дню его рождения, на Рождество. Теперь же он не смог устоять от соблазна и купил галстук в голубую и красную полоску. Он увидел его в магазине рубашек на авеню Георга V, куда раньше даже и не помышлял бы зайти.

— Должно быть, ты дорого заплатил…

— Не так дорого, как думал… Восемнадцать франков…

Это была неправда. Он уплатил двадцать пять. И тут же пожалел, что солгал. Надо быть осторожнее, заранее все продумывать. Ведь название магазина стояло на изнанке галстука. А если в день его рождения Доминика пойдет в этот магазин и попросит галстук за восемнадцать франков?

Он работал всю жизнь. В детстве, чтобы добиться стипендии, он трудился больше, чем все его сверстники, а когда служил в лицее, работал гораздо больше, чем другие преподаватели, что не помешало ему, однако, потерпеть крах из-за какого-то мальчишки Мимуна.

Теперь ему нужно было взять реванш — взять втихомолку, втайне, поскольку он никому не мог признаться, что стал богатым человеком.

Проходили дни, недели, и жена все внимательнее приглядывалась к нему, становилась все заботливее, то и дело поглядывала на него.

— Скажи, у тебя действительно нет неприятностей? Или ты от меня что-то скрываешь?

— Да нет же, дорогая, клянусь тебе.

— Значит, ты просто переутомился.

— Уверяю тебя, я работаю не больше, чем обычно.

По воскресеньям родители жены тоже исподтишка поглядывали на него. Видимо, он служил в семье предметом разговоров. Подтвердилось это довольно скоро: однажды в воскресенье, когда Жюстен гулял с Жозе — Биб простудился и не выходил из дому, — она вдруг сказала ему с самым серьезным видом, как взрослая:

— В общем-то, все мы эгоистки.

— О ком это ты?

— О нас, женщинах… Если хочешь знать, то и дети тоже.

— А почему ты мне это говоришь?

— Потому что все привыкли, что мужчины работают, и уже как-то не думают об этом. А мы еще всегда чего-нибудь требуем. На прошлой неделе, например, я попросила маму купить мне к осени новый свитер, потому что прошлогодний стал мне тесен. А ведь я вполне могла бы его еще поносить. По правде говоря, мне просто захотелось иметь такой же бледно-голубой, как у моей подружки Шарлотты. А тебе ведь пришлось бы для этого больше работать… Ты простишь меня, что я такая эгоистка?

Даже она стала относиться к нему покровительственно и беспокоилась, если он отказывался от какого-нибудь блюда.

— Почему ты не ешь?

— Я съел достаточно.

— Ты уверен, что это достаточно для мужчины?

— Ну конечно, дорогая…

Даже мадемуазель Денав, самая уродливая из секретарш — та, которую Боб, встречая в коридоре, непременно похлопывал, чтобы заставить покраснеть, — и та, казалось, перенесла на Жюстена тайную любовь, которую раньше питала к его приятелю.

Стоило ему зайти в секретариат в поисках свободной стенографистки, как она вскакивала, бросив работу на середине:

— Я нужна вам, господин Кальмар?

Какая разница — она или другая? Она садилась напротив него, и выражение ее лица становилось еще более смиренным, точно он был важной шишкой.

— У вас все в порядке, месье Кальмар?

— Конечно, конечно.

Его возмущала эта заботливость, этот своеобразный шпионаж. И дома, и на работе он чувствовал себя узником, окруженным кольцом пристальных взглядов, следивших за малейшим его поступком, жестом, выражением лица.

Как-то раз Жюстен диктовал письмо к одной американской фирме, производящей химикалии, в котором просил сообщить данные о новом синтетическом изделии, и допустил ошибку в предпоследнем абзаце. Без пяти минут шесть он кончил диктовать мадемуазель Денав, а как только сел в машину, сообразил, что вместо одного слова употребил другое, отчего менялся весь смысл. «Надо будет завтра исправить», — подумал Кальмар и, уже засыпая, еще раз повторил:

— Не забыть бы сказать Денав…

И вот назавтра, придя на работу, он увидел письмо у себя на столе, пробежал его глазами и обнаружил, что ошибка уже исправлена.

— Мадемуазель Денав… Зайдите ко мне, пожалуйста, на минутку…

— Что, месье Кальмар?

Он сурово посмотрел на нее:

— Это письмо я диктовал вам вчера в конце дня? Скажите… Разве это мой текст?..

— Видите ли…

— Вы ничего не изменили?

— Простите меня, месье Кальмар… Мне показалось, что вы очень устали… Вы употребили одно слово вместо другого, и я позволила себе исправить…

— А может быть, я имел в виду именно это слово?

Она опустила голову, будто собираясь заплакать.

— Впредь, пожалуйста, так не поступайте и не делайте скороспелых выводов… Я чувствую себя прекрасно, мадемуазель Денав, слышите, прекрасно… Гораздо лучше, чем думают некоторые…