Три комнаты на Манхэттене

— Да… Это наш клиент… Он покупает много книг, особенно дорогие издания, мы их для него выписываем из Парижа… Так вот, Тестю пришел в магазин, когда господин Жорж поднялся на минуточку к себе выпить чаю — он всегда в четыре часа пьет чай… и заплатил по счету… Тысячу триста тридцать два франка… Я их взял… Я рассчитывал вернуть их до конца месяца…

— Каким образом?

— Не знаю. Я бы нашел средство… Не могло же так длиться вечно… Клянусь, я не вор! Впрочем, Эдмон был в курсе…

— В курсе чего?

— Я объявил ему, что не желаю до бесконечности быть козлом отпущения… Пускай и другие мне помогут… Если бы они не напоили меня в тот день…

Отдаленные гудки автомобиля прорезали густой пласт тишины, напомнив обоим, что рядом лежит небольшой городок и каждый житель здесь убежден, что знает, чем живет его сосед.

Почему именно сейчас Лурса вспомнил о Судейском клубе? Никакого отношения к их разговору это не имело. Несколько лет назад судьи и адвокаты — было это в ту эпоху, когда бридж только-только начал проникать в провинцию, — решили создать свой клуб, так как в городе клуба бриджистов еще не существовало.

В течение нескольких недель все сколько-нибудь значительные обитатели Мулэна получали циркуляры и приглашения. Был даже создан временный комитет, и Дюкупа выбрали генеральным секретарем.

Потом избрали постоянный комитет под председательством Рожиссара и одного генерала. Почему именно генерала? И под клуб купили особняк на углу авеню Виктора Гюго.

Лурса обнаружил свое имя в списке членов клуба не потому, что он дал согласие, а потому, что зачисляли подряд всех влиятельных лиц Мулэна. Он даже получил роскошно изданные бюллетени клуба.

Но и в тишь его кабинета, где он отгородился от мира, доходило эхо споров, которые вспыхивали каждый раз, когда вставал вопрос о приеме новых членов. Кое-кто настаивал, чтобы прием в клуб был ограничен, чтобы в него входили только сливки мулэнского общества. Другие, напротив, в целях пополнения бюджета предлагали более демократический статут.

Судейские оспаривали у адвокатуры почетные места; три заседания были посвящены вопросу о приеме некоего хирурга, делавшего пластические операции, причем одна половина членов клуба требовала его принять, а другая отвергала его кандидатуру.

Дюкуп, все еще находившийся на посту генерального секретаря, последовал примеру прокурора, когда тот с доброй половиной своих соклубников вышел из состава правления после одного особенно бурного заседания.

Потом о клубе забыли, и вспомнили всю эту историю только через несколько недель, в тот самый день, когда поставщики предъявили свои требования, и тут лишь обнаружилось, что главный распорядитель подписывал довольно странные счета…

Правда и то, что дело чуть не дошло до суда; от каждого члена клуба пришлось потребовать определенной денежной жертвы, на что многие ответили отказом.

— Скажите-ка, Маню…

Он чуть было не сказал: Эмиль.

— Мне необходимо знать всех членов вашей, как вы выражаетесь, шайки… Большой Луи никогда не говорил, что его намеревается посетить кто-нибудь из его друзей или сообщников?

— Нет!

— А о том, что его любовница собирается приехать в Мулэн?

— Нет!

— Между вами обсуждался вопрос о том, что надо как-нибудь от него отделаться?

— Да.

Надзиратель постучал в дверь, приоткрыл ее:

— Вам пакет, господин адвокат… Принес из прокуратуры рассыльный…

Лурса разорвал конверт и прочел несколько строк, напечатанных на машинке:

«Прокурор имеет честь сообщить мэтру Лурса, что некий Жан Детриво исчез из родительского дома со вчерашнего вечера».

Все запутывалось окончательно! И как на грех, он, Лурса, за восемнадцать лет отучился понимать чужую жизнь.

Однако он что-то чувствовал… Ему казалось, что надо сделать еще одно усилие, и он ухватит все эти… все эти…

— Детриво… — произнес он вслух.

— Что, что?

— Что вы думаете о Детриво?

— Он наш сосед… Его родители построили дом на нашей улице.

— А как он попал в шайку?

— Сам не знаю… Он очкарик… Всегда хотел быть всех хитрее или, как он говорил, всех объективнее. Он такой бледный, тихий…

— Из прокуратуры мне сообщили, что он исчез.

Маню задумался, и забавно было видеть, как этот взрослый мальчуган размышляет; даже лицо его стало по-мужски напряженным.

— Нет! — сказал он наконец.

— Что нет?

— Не думаю, что это он… Он воровал зажигалки.

Лурса утомили эти постоянные усилия, которых требовала от него беседа. Потому что приходилось расшифровывать каждую фразу, словно стенограмму или написанное кодом письмо.

— Не понимаю, — признался он.

— Это было легче всего… Он покупал в табачном магазине сигареты, а там на прилавке выставлены зажигалки… Он нарочно ронял несколько штук на пол… Потом извинялся, поднимал их, а одну клал себе в карман…

— Скажите, Маню…

Он снова чуть было не назвал его Эмилем. Чуть было не задал вопрос, который не следовало задавать. Он хотел спросить: «Каким все-таки побуждениям повиновались вы, идя на воровство?»

Нет, нет! Слишком глупо! Он понял это, еще в сущности ничего не поняв; он барахтался между внезапными вспышками озарения и противоречиями.

— И все-таки был один из вашей компании…

— Да.

— Кто?