Три комнаты на Манхэттене

Вся публика в приемной могла видеть их троих — в центре Лурса, поглядывавшего вокруг с каким-то странным выражением. Некоторые нарочно замешкались, чтобы на него посмотреть.

У госпожи Маню были красные, заплаканные глаза, в руке она комкала носовой платочек. Подобно всем несведущим в вопросах правосудия, она засыпала Лурса вопросами:

— Раз его не обвинили, почему же его не выпускают? Как же можно держать в тюрьме человека, когда против него нет никаких доказательств? Все это те, другие, господин Лурса! Поверьте мне, я его знаю и говорю, что его втянули другие…

Кое-кто улыбался. В глазах адвокатов зрелище их коллеги, на которого насел клиент, всегда немного комично. Поэтому-то они стараются избегать публичных сцен.

А он, Лурса, продолжал стоять здесь словно нарочно. Госпожа Маню тоже была чуточку смешна, смешна и трогательна, как-то удивительна жалка, минутами трагична.

— До последнего времени мальчик даже из дома никогда не выходил… В конце концов, если хотите, это я виновата в том, что произошло… Я ему каждый день твердила: «Эмиль, разве можно после работы безвыходно сидеть в комнате? Ты слишком много читаешь… Пойди подыши свежим воздухом, повидайся со своими сверстниками». Мне хотелось, чтобы его друзья заглядывали к нам вечерком, играли в какие-нибудь игры…

Время от времени она, несмотря на свое волнение, бросала на Лурса чересчур проницательные взгляды; несмотря ни на что, она не доверяла ему, как, очевидно, не доверяла любому, даже сыну.

— Он начал по вечерам уходить с Люска, и мне это определенно не понравилось… Потом стал возвращаться все позже и позже, да и характер у него изменился. Я не знала, куда он ходит… Иногда он спал в ночь всего часа три…

Слушал ли ее Лурса? Он смотрел на Николь, которая с некоторым нетерпением ждала конца этих излияний. Смотрел на тонкое лицо матери Маню, которая считала своим долгом время от времени всхлипывать.

— Если это ему поможет, не стесняйтесь с расходами… Мы люди небогатые. У меня на руках свекровь… Но ради него я соглашусь до конца моих дней сидеть на черством хлебе…

Молодой стажер изредка слал корреспонденции в одну парижскую газету. Не снимая мантии, он сбегал за фотографом, который жил напротив здания суда. И оба внезапно возникли перед Лурса, причем фотограф был вооружен огромным аппаратом, каким снимают новобрачных или банкеты.

— Разрешите?

Госпожа Маню приняла достойный вид. Лурса даже бровью не повел. Когда съемка окончилась, он сказал Николь:

— Проводите госпожу Маню до дому. Дождь, по-моему, стал еще сильнее. Возьмите такси…

Он был уже почти с ними, но они еще не приняли его в свой круг. Особенно чувствовалось это за завтраком, который подавала Карла, поднявшаяся для такого случая из кухни. Новая горничная, которая явилась нынче утром, не подошла, по крайней мере по словам Фины.

Фине так не терпелось узнать все подробности, что она, подавая на стол, не переставала расспрашивать Николь. Не то чтобы она не доверяла Лурса. Тут, возможно, крылось нечто более серьезное, чем недоверие. Она просто не знала его и боялась, как бы он не навредил!

— А что он сказал?

— Да ничего не сказал, Фина. Я его видела только мельком. Он выбрал отца своим адвокатом…

А отец ел, пил, и рядом с ним, по обыкновению, стояла бутылка бургундского. Он охотно вмешался бы в беседу, да застеснялся. Однако заметил:

— Я увижусь с ним сегодня в тюрьме… Если вы, Николь, хотите ему что-нибудь передать…

— Нет… Или, вернее, скажите ему, что полицейские сделали у них обыск, но ничего не обнаружили…

Самое удивительное было то, что Карла теперь вертелась возле Лурса, как пес возле нового хозяина.

— А в котором часу вы с ним увидитесь? — спросила Николь.

— В три…

— А мне нельзя его повидать?

— Сегодня нет. Завтра я направлю просьбу судье…

Все получалось пока что неловко, как-то неуверенно.

Но, пожалуй, еще показательнее, чем все эти разговоры, был один факт, до того мелкий, что даже Фина ничего не заметила, хотя именно он свидетельствовал о том, что в доме повеяло чем-то новым.

Лурса выпил примерно полбутылки. А обычно к этому времени он уже успевал выпить целую и доканчивал ту, что ему ставили на стол. Когда Лурса потянулся за бутылкой, Николь взглянула на отца. Он почувствовал ее взгляд, понял, что он означает… На миг его рука застыла над столом. Но все же он налил себе вина, налил меньше четверти стакана, будто устыдясь чего-то.

А через несколько минут он прошел к себе в кабинет, где сегодня утром даже не успел поставить греться бургундское.

Все тот же промозглый холод, тюремный двор, коридоры, надзиратель, куривший длинную вонючую трубку.

— Добрый день, Тома.

— Добрый день, господин Лурса. Давненько я не имел удовольствия вас видеть. Вы к тому молодому человеку пришли, если не ошибаюсь? Где вам угодно его видеть, в приемной или у него в камере? Он рта не раскрыл с тех пор, как его сюда доставили, даже от еды отказался.

В городе по случаю хмурой погоды уже зажгли фонари, в витринах вспыхнул электрический свет. Лурса с кожаным портфелем в руках последовал за Тома, который отпер дверь под номером 17 со словами: