Три короба правды, или Дочь уксусника

— Окажите честь, завтра к нам на обед, с вашим подчиненным… Мое семейство в долгу перед вами до моей гробовой доски будет!

— Сколько там, у меня в руке?

— Пятьдесят рублей.

— А чего же ты, шельма, фотографическую карточку поддельную показываешь? Почему в комиссии по назначению поставщиков двора сзади у стенки шкаф с клистирами стоит?

В темноте щелкнула застежка бумажника, и лихорадочно зашелестели бумажки.

— Еще пятьдесят, — сказал кухмистер. — И вот еще бутылочка коньяку шустовского, ради праздника.

— Ну, и тебя с праздником. Ко скольки пожаловать?

— К шести часам.

— Ну жди, шельма. А карточку-то порви да сожги.

Выйдя из кухмистерской и дождавшись, когда Петр Емельянович поднимется к себе в квартиру, Фаберовский с Артемием Ивановичем подошли к швейцару и поляк спросил:

— Скажи, Лукич, как бы нам дом напротив осмотреть, с листом не представляясь? Может, с дворником можно договориться?

— Да дворником там Андрейка Мухоморов, которого украли, разве с ним договоришься? — махнул рукою Лукич.

— А если, Степан, мы туда как дезинфекторы? — предложил Артемий Иванович.

— Холера-то кончилась! Да и не знает нас тут никто.

— А мы туда, как к племяннику пристава Бирона. Помнишь, не хотел он нас в лавку пускать, артачился?

— Неплохая идея, — согласился Фаберовский. — В следующий раз сразу с гидропультом приедем. Лукич, где бы нам закваски раздобыть?

— Так я вам из кухмистерской вынесу. Много надо?

— Кружки хватит. Только незаметно.

Лукич открыл своим ключом дверь в кухмистерскую и вернулся с повязанным сверху тряпочкой горшком дрожжей.

— Если отливать — заметят, — пояснил он. — А так целиком дрождяник пропал, ну и ладно…

Они взяли у швейцара горшок и сквозь вьюгу направились с ним во двор дома Балашовой. За метущим снегом было видно, как дворник Мухоморов ковыряется с лопатой в подворотне, мешая свободному входу во двор.

— В тот раз у нас штукатурка была, — крикнул Артемий Иванович сквозь ветер, останавливаясь посреди улицы на рельсах конки. — А сейчас как?

— Еще и лучше, — ответил Фаберовский, наклоняясь к уху Владимирова и прикрывая от снежной крупы рот. — Насади-ка мне на голову ком снега, только осторожней, да встань слева от ворот.

Артемий Иванович отдал горшок поляку, подобрал слежавшийся ком снега и водрузил его на шапку Фаберовского. Затем забрал горшок с дрожжами и встал в сторонке. Придерживая ком на голове, чтоб не сдуло ветром, поляк подошел к дому и, встав в воротах, закричал противным склочным голосом:

— Где этот дворник!? Мерзавцы! Вот как сейчас позову околоточного!

Мухоморов испуганно уронил лопату в снег.

— Ты тут дворник?! — набросился на Мухоморова Фаберовский. — Почему у тебя снег на крыше неубранный?! Экий ком на голову свалился! Едва не убил!

Перепуганный дворник подхватил лопату и метнулся вниз во дворницкую.

— Да ты как смеешь! — заорал на дворника поляк, спустившись на пару ступенек следом и загородив собою от Мухоморова вид через дверь в подворотню. — Ты знаешь, кто я такой? Я в городской Санитарной комиссии служу! Антисанитарное состояние нарушаешь?! Вот я у вас в доме проверку устрою, то-то твоя хозяйка будет довольна!

Почувствовав, как сзади Артемий Иванович похлопал его по плечу и поняв, что дело сделано, Фаберовский смягчился:

— Вот что, любезный, ступай сей же час на крышу и убери снег, пока еще кого-нибудь не зашибло.

***

— А что, пан Артемий, если дрожжи не подействуют? — спросил Фаберовский, когда они дошли до Литейного и встали погреться на углу у жаркого костра, у которого уже сидели на корточках двое извозчиков и приплясывал закутанный в башлык пожилой городовой. — В тот раз лето было, жара. Выгребная яма и без дрожжей могла вспухнуть. А ныне такой мороз!

— Пятьдесят лет на свете живу, а не запомню таких морозов, — согласился городовой, хлопая себя по бокам меховыми рукавицами.

— И ведь почитай, третью неделю без передышки жарит, — поддакнул один из извозчиков, не поднимаясь с корточек.

— Замолили, братцы, нынче трактирщики Бога, — сказал второй извозчик. — Сколько за день чая в трактирах выпьешь — страсть просто!

— И дровяники замолили, — сказал городовой. — 50 копеек сажень березовых!

— Мороз дрожжам не помеха, Степан, — Артемий Иванович повернулся задом к огню и задрал на спину полы пальто. — Вспухнет. Вот увидишь.

— Что вспухнет-то? — спросил городовой. — Ежели дрожжи в выгребную яму уронили — точно вспухнут. Вы бы в ассенизационные обозы съездили к золотарям, пусть очистят, пока не поздно. Эй ты, желтоглазый! Ну-ка, свези мигом господ в обозы на Пески.

Стало ясно, что городовой от них так просто не отстанет.

— Это чья карета? Твоя? — спросил Фаберовский у извозчика, натягивавшего рукавицы.

— Нет? А чья тогда? Мы на карете поедем.

Поляк отвел в сторону второго извозчика и после долгих споров — тот решил, что его заставят возить дерьмо, — подрядил за пять рублей на весь день.

— Не видать мне седоков по такому морозу, — вздохнул отвергнутый «ванька». — Самое бы дело сделать еще один конец да в трактир.