Три короны

Бедная Анна, она так любила Марию, что была готова наброситься на каждого, кто не разделял ее чувств к принцессе. Мария никак не могла объяснить ей, что Вильгельм слишком занят своими благородными помыслами и начинаниями, чтобы не чувствовать презрения к банальным притязаниям своей супруги – она ведь и впрямь оказалась всего лишь несмышленой эгоисткой, ожидая полного самоотречения от такого важного и занятого человека. Вот! Именно так она поступала все последние недели – искала и находила оправдания для пренебрежения, даже жестокости Вильгельма по отношению к его супруге. Это потому, что я начинаю понимать его, говорила она себе. И все-таки… ах, вот было бы хорошо, если и в самом деле ее супругом стала бы Франциска и у них – а не у нее и Вильгельма – появился этот ребенок. Тогда все на свете происходило бы по-другому. Франциска ее любила бы, оберегала от всех невзгод – не то что строгий, вечно недовольный Вильгельм. Все-таки по-настоящему любить могут только женщины, это их призвание. Для мужчин любовь – всего лишь развлечение, передышка в их нескончаемых заботах. Даже ее дядя Карл, снискавший славу первого любовника Англии, а то и всей Европы, ни одной женщине не посвящал себя без остатка.

Небольшой домик у реки; крохотный участок земли, на котором можно выращивать цветы или овощи; две-три дрессированные собаки, днем и ночью охраняющие своих хозяев. Весь мир остался бы за оградой их тихой обители, и всю свою жизнь она отдала бы своему нежному, любящему супругу.

Увы, этот мир был устроен иначе. Женщинам здесь не позволяли любить друг друга. Леди Франциска Вилльерс, например, не одобряла их пылких писем. И все-таки Марии казалось, что по-настоящему крепкая связь возникает лишь между представителями одного и того же пола. Она и Франциска, Вильгельм и Бентинк – чем не доказательство в пользу того, что она чувствовала? В обществе Франциски ей было лучше, чем с любым мужчиной, каким бы он ни слыл красавцем или обаятельным кавалером; а Вильгельм, судя по всему, уважал Бентинка гораздо больше, чем кого-либо еще.

Она пошла в кабинет и села за письменный стол. Ей хотелось, чтобы Франциска первой узнала новости из Голландии.

«Боюсь, супруг мой, грядущие перемены в моей жизни – не из тех, что могут порадовать герцогиню Йоркскую, хотя она и просила меня сразу же сообщить о них. Ты, видимо, тоже не почувствуешь себя самым счастливым мужем на свете, но у тебя все-таки есть одно небольшое утешение. Поскольку нас с тобой уже давно разделяют сотни и сотни морских миль, ты вполне можешь считать моего ребенка незаконнорожденным».

Она подняла голову и улыбнулась, представив лицо Франциски, читающей эти строки.

«… а потому выполни мою просьбу: если тебе дорога твоя супружеская репутация, никого не посвящай в эту тайну. Насколько мне известно, в Лондоне не всякий человек с должным пониманием встретит весть о том, что тебе наставили рога».

На ее глазах вновь навернулись слезы. Подобные послания были их невинной затеей, игрой. Вильгельм назвал бы ее глупым ребячеством. А если бы он оказался прав?

Взрослеет ли она? Начала ли осваиваться в окружающем ее мире – и осознала ли никчемность своих детских фантазий? Могла она хоть когда-нибудь поселиться с Франциской в том прекрасном домике у чистой реки? Могли ли они жить в тишине и покое? В самом деле – какое глупое притворство, все эти письма! О да, с Франциской она была бы самой счастливой женщиной на свете; но ведь стала женой Вильгельма – мало того, ждет ребенка от него. Вот та действительность, которую ей предстоит принять. Принять и отвернуться от призраков, глядящих на нее из прошлого. Вот только как смириться с холодом и отчужденностью этого мира, если она столько мечтала о счастье, об идеальных отношениях между людьми?

Может быть, все переменится в тот день, когда она возьмет на руки своего ребенка. Может быть, к тому времени она по-настоящему повзрослеет.

Так говорила она себе – и по-прежнему хотела быть наедине с Франциской. Она не могла отказаться от одной мечты, не ухватившись за другую.

Она вновь склонилась над письменным столом. «Дорогая Аврелия, не суди меня слишком строго – в конце концов, я лишь самую малость предалась распутству. Тебя я люблю больше всех на свете, ты это знаешь. Прошу тебя, никому не рассказывай о моей новости. Через месяц все мои сомнения будут разрешены, и тогда я сама напишу папе и герцогине».

Она отложила перо в сторону. Затем еще раз попыталась представить, с каким выражением лица Франциска прочитает ее письмо. Вероятно – улыбнется. И, может быть, пожалеет о канувшем в прошлое обществе своей «супруги».

Навсегда канувшем, подумала Мария.

Узнав о беременности, Вильгельм дал понять, что доволен Марией – больше, чем когда-либо со времени свадьбы. Улыбка его была сдержанной, но все-таки выдавала радость.