Три креста

— Ты как будто меня утешаешь — это ни к чему. Я человек честный и порядочный — сейчас более, чем когда-либо. Я ничего больше не жду — ни от людей, ни от Бога. Сознавать свое падение — вот в чем высшая сила воли! Это своего рода гордость, вывернутая наизнанку, однако все-таки гордость! Я никогда не пытался пробиться в жизни — просто старался сохранить то, что нам досталось от отца. И если мне это не удалось, то не моя в том вина, но я готов взять ответственность на себя: хочу умереть с чистой совестью. Видно, судьбой мне уготован печальный конец, и нужно принять его достойно. Кто-то, возможно, разочаруется во мне, но какое теперь это имеет значение? Я такой, какой есть, и мне жаль, если я ввел кого-то в заблуждение. Нельзя требовать от человека, чтобы он пошел против своей природы, на все воля Господа. Если я и совершил что дурное, то не со зла. Я подделывал подписи — да, но что же еще мне оставалось, если моя собственная подпись в этом мире ничего не значит?

Никколо пробурчал что-то в знак одобрения, затем грубо выругался, но Джулио не слышал его. Он был поглощен идеей смерти и самопожертвования и продолжал бичевать себя:

— Если бы все они знали, что я подделываю подписи, то и руки мне не подали бы при встрече. Но мне уже все равно.

Тут Джулио осекся, ему не хватало воздуха. Тогда заговорил Никколо.

— Ты мне брат, и я лучше всех знаю тебя. Только я могу тебя выслушать и понять. Но ты не должен обращать на меня внимания. Просто следуй своей дорогой, а я побреду за тобой потихоньку… Тссс, гляди-ка: вот он опять притащился, чертов боров!

Вошел Энрико. Его жирный загривок, обтянутый толстой кожей, и впрямь делал его похожим на борова. Вид у него был как никогда хмурый и свирепый.

Джулио спросил равнодушно:

— Зачем пожаловал?

Тот помялся немного, потом сказал:

— Завтра воскресенье, почему бы нам не приготовить дроздов на вертеле? Я тут видел у Чичи — дичь что надо, хорошие, жирные!

— Я завтра не буду обедать дома, — отрезал Никколо.

— И куда же ты собрался?

Никколо посмотрел на Энрико вызывающе:

— Во Флоренцию. Соскучился по печеной фасоли, в Сиене ее так вкусно не делают!

Тогда Джулио, обращаясь к обоим, проговорил тихо:

— Что ж, решено: завтра ты побалуешь себя фасолью во Флоренции, а ты купишь у Чичи дроздов на обед. Надеюсь, теперь все довольны?

X

В воскресенье Джулио и кавалер Никкьоли в очередной раз отправились на прогулку. Никколо уехал во Флоренцию, накануне вечером он старательно избегал братьев, чтобы те вдруг не вздумали его отговаривать.

Он всегда так поступал, пропадал, чтобы избежать объяснений: коли вобьет себе что-то в голову, лучше с ним не спорить.

— Ну, что скажете? Может, пройдемся от Порта Овиле к Порта Писпини? — спросил кавалер.

— Не знаю, — ответил рассеянно Джулио. — Как скажете.

Воздух пронизывали сладкие запахи, а поля вокруг глядели по-весеннему. Время сбора винограда подходило к концу, почти все калитки были открыты, кое-где еще виднелась колючая проволока.

Сиена вся состоит из прямых линий — цепи крыш, ряды фасадов одинаковой высоты, но ближе к окраине города прямые линии сглаживаются, становятся более мягкими, округлыми. И только здесь, между Порта Овиле и Порта Писпини, Базилика Сан-Франческо и Церковь Санта Мария ди Провенцано с окружающими их высокими домами пересекли бы под прямым углом череду прямых линий на глазах у наблюдательного путника, если бы спуск в этом месте не был особенно пологим. Городские стены с пустыми ветхими башенками словно текли вдоль дороги, ведущей из города, расширяя его пространство. Чуть дальше дорога изгибалась вдоль стены, так что Сиена терялась из виду, но затем вновь напоминала о себе громоздящимися друг на друга фасадами. А вдали вырисовывалась, нависая над городом, Торре дель Манджа[8].

— Полюбуйтесь на нашу красавицу Сиену! — сказал кавалер.

Но Джулио было не до этого. Хорошенько поразмыслив обо всем накануне встречи с Никкьоли, он решил, что просить его об еще одной подписи было бы безумием, наверняка это покажется подозрительным. К тому же с некоторых пор он как-то особенно робел перед кавалером, словно пытался искупить свой обман излишне почтительным, раболепным поведением. Однако теперь, когда они прогуливались рука об руку, Джулио подумал: а что, если все-таки согласится? Конечно, это лишь отсрочит долги на какие-то пару недель, но… Ласковый, снисходительный тон кавалера придал Джулио решимости:

— Я хотел в который раз попросить вас об одной милости…

— Конечно, чем смогу!

Внутри у Джулио будто все перевернулось. Он продолжал, словно во сне:

— Не затруднит ли вас одолжить нам еще немного денег…

Кавалер побледнел.

— Сколько вам нужно?

— Тысяч десять лир. Мы нынче совсем без гроша.