Три креста

От неожиданности кавалер побледнел еще сильнее. Тут Джулио понял, какую ошибку совершил, проговорившись. Он хотел было исправиться, сказать, что на самом деле все на так плохо, но, посмотрев на Никкьоли, понял, что упал в его глазах раз и навсегда. Тогда Джулио взмолился по-ребячески, пытаясь убедить своего спутника, что речь шла не более чем о прихоти — так, ничего важного, просто хотели позволить себе небольшую роскошь. И улыбнулся, чтобы рассеять всякие подозрения. Но кавалер будто и не заметил улыбки. Его настроение резко изменилось, он шел молча, потупив взор. Его задумчивость не обещала ничего хорошего. Он даже ускорил шаг, словно хотел поскорее избавиться от неприятного ему общества. Он, должно быть, разгневан? Все, их дружбе конец? Или он пойдет в банк, чтобы все разузнать?

Когда подошло время прощаться, кавалер едва пожал руку Джулио.

— Наверное, презирает меня, — подумал тот, не зная, что ошибается в своих предположениях.

Вернувшись домой, Джулио застал Энрико и племянниц за игрой в шашки. На ноге у Энрико был горчичник: ночью его опять мучили приступы подагры. Модеста сидела у окошка и вышивала.

Джулио заперся у себя в комнате. Да, его жизнь давно уже превратилась в набор машинальных действий. Ничто не трогало его; голоса, доносившиеся из соседней комнаты, не волновали, словно наталкиваясь на какое-то препятствие и замирая на полпути. Бедняга даже огляделся, чтобы проверить, не выросла ли впрямь вокруг глухая стена, отделяющая его от других. Не было больше ни волнения, ни печали: правда предстала перед Джулио во всей своей жестокой очевидности и, кружась в водовороте мыслей и воспоминаний, шептала ему, что ничего уже не изменишь. Все вокруг рассыпалось, как песочные замки, а он сидел молча и смотрел: всякое проявление воли отныне казалось преступлением. Джулио приятно было видеть, как радуются другие, чужое счастье представлялось ему естественным. Он с удовольствием отпустил Никколо во Флоренцию, да и сам с трудом верил, что завтра истекает срок очередного векселя. Когда закрываешь глаза перед лицом неизбежности, кажется, что беда где-то далеко.

Тем временем голоса в гостиной стихли. В дверном проеме появилась голова Энрико.

— Ты виделся с кавалером?

— Да, мы гуляли целых два часа. А что?

— Хотел узнать, не сболтнул ли ты лишнего. Ему нельзя доверять: с такими нужно быть начеку!

— По-твоему, я стал бы посвящать его в наши проблемы? У него и своих хватает. Это было бы просто бестактно с моей стороны.

— Значит, все в порядке.

— Я же не вчера на свет родился!

— Да я так спросил, на всякий случай. Нужно же мне знать, как себя вести, если вдруг его встречу.

— Что бы он ни спросил, делай вид, что ничего не знаешь.

— Как скажешь. Хватит сидеть одному, пойдем с нами: Модеста с девочками собираются на прогулку.

— Зачем? Мне и здесь неплохо. — В голосе Джулио звучало сомнение.

— Ну, как знаешь.

Голова исчезла, и дверь захлопнулась. Джулио посетила странная мысль: а что, если он сейчас выйдет на улицу и закричит, как сумасшедший? Или разбежится и кинется вниз с высокой стены? А может, просто станет бегать по улицам Сиены так быстро, что никто его не поймает? Его одолевало желание сделать что-то сумасбродное, чтобы все удивились.

— Да, — подумал он, — человек может сильно измениться. Как болезнь — она стучится в двери, когда ее вовсе не ждешь!

Но Джулио не пошевелился, и, глядя на него в ту минуту, трудно было что-либо заподозрить. Он досадовал на племянниц за то, что те, как обычно, зашли поцеловать его на прощанье — к чему эти сантименты?

— Должен же быть какой-то высший смысл в нашей повседневной жизни! А то выходит, что я за сорок лет ничего не создал, ничего, что соответствует моему характеру, что способно радовать душу! Другие уверены, что я такой же, как и они, — потому что я им это внушил! Им было бы неприятно узнать правду! Все так привыкли видеть во мне то, что им угодно, а я не хотел их разочаровывать и продолжал жить, приспосабливаясь, обрекая себя на пресловутую нормальность. Но правильно ли это? Может, моя откровенность пошла бы им на пользу. Теперь я понимаю, как зыбко мое существование: достаточно одного решающего события, вроде векселя, чтобы то, что когда-то казалось мне нерушимым и правильным, в одно мгновение потеряло всякую силу. Но если я выйду из привычных рамок, дам волю своей страстной натуре, то вынужден буду идти, куда глаза глядят, прочь из этого дома. Проявить волю — значит, преодолеть нерешительность и апатию, показать другим свое истинное лицо, порвать с прошлым. Но мои близкие — часть меня самого, а потому всякое личное искупление для меня бессмысленно: я в ответе не только за себя и за свою совесть, но и за грехи других.

Джулио хотелось снять с себя страдания, возложить их на кого-нибудь другого, а самому остаться в стороне и наблюдать. Продолжать такую жизнь не имело смысла, смерть была единственным выходом.

— Они хотят, чтоб я умер. А я покорно следую их воле и даже не думаю сопротивляться. Почему?