Три круга Достоевского

Герой бездеятелен? Отчасти да. Но он не против деятельности вообще, а лишь против неосмысленной деятельности. Осмыслен­ную он принимает. Создает теорию — это уже деятельность.

Доволен, что считают лентяем? Верно. Но не тем доволен, что лентяем, а тем, что считают. Это стремление быть хоть чем-то определенным. «Вопрос: кто такой? Ответ: лентяй; да ведь это преприятно было бы слышать о себе. Значит, положительно оп­ределен, значит, есть что сказать обо мне. «Лентяй!» — да ведь это званье и назначенье, это карьера-с» i[5, 109].

Равнодушен? По самооценке, да: сам он постоянно твердит свое «все равно». Но его размышления о детях, о рабочем люде свидетельствуют о другом. Он мечтал осчастливить проститутку Лизу, вытащить ее из грязи. Только мечтал — не осчастливил. Но ведь имеющие дело с проститутками вообще, видимо, менее всего склонны к такой мечтательности. Позднее герой выскажет свое знаменитое «мне надо спокойствия...». Но это тоже кажи­мость. Он вспомнит о Лизе даже через пятнадцать лет — равно­душные на такое не способны.

Склонен к самоанализу? Верно. Но это признак его неуспо­коенности и немонументальности. Признак жизни.

Он брюзжит? Конечно. Думает, создает теорию. И тем уже мешает человеческому спокойствию. Молчал бы, не растлевал других. Но он не может молчать, ему есть дело до всего. Да и лучше ли — молчание-то? Видимо, хуже. Ибо мог бы сказать что-то хорошее. Или плохое, — что тоже хорошо: непригодные, ложные идеи не пропадают, они — маяк, предостерегающий от захода в тупик.

Мешает единомыслию? Верно. Но благо ли единомыслие-то Полное единомыслие только на кладбище. Парадоксалист хотел жить, а потому разрушал бездумие, успокоенность, застой.

Героя критиковали за многое. Но главным образом за создан­ную им теорию. Не создавал бы — могли простить и желчность, и зло, и все выше перечисленное. И не на такие недостатки не обращают внимания, когда человек правилен «в главном».

Но парадоксалист «в главном», как считают, не совсем пра­вилен, вернее, совсем не правилен. Его теория якобы растлевает людей. Не верно. Его теория «растлевает» лишь безмыслие и безличность. Суть теории ясна и гуманистична. Говорят, что тео­рия направлена против правильного устройства общества. На­деле она направлена против неправильного. Против такого уст­ройства, при котором учитывается все, кроме личности. Теория направлена против провозглашения «иметь» в качестве высшей жизненной ориентации. В теории отражена борьба личности за право быть самой собою.

Теперь суть теории. Изложенной серьезно, без иронии, про­питавшей всю остальную часть повести.

В основе теории парадоксалиста — тоска по целостной лич­ности, стремление к тому, чтобы быть самим собою, мыслить самостоятельно. Человек имеет на это право, более того, он прос­то обязан быть личностью.

Что же мешаеу? Мешают установки, теории. В частности вульгарно-материалистическая теория, хотя сам герой ее так не именует.

Это теория, отказывающая человеку в его относительной ав­тономии в природе. Теория, согласно которой все в человеке от среды. В самой же среде — закономерности, стена закономернос­тей. Значит, и личность человека полностью зависима от стены закономерностей. Творческое начало в человеке исключается. Человек низводится до винтика. Все сделано до него и за него. Мир на строгом расчете. Разумное общество исключает из себя все, что приносит человеку страдание. «В хрустальном дворце оно и немыслимо: страдание есть сомнение, есть отрицание, а что за хрустальный дворец, в котором можно усомниться?» [5-, 119]. Человеку обещается жизнь, исключающая всякие раздумия и сомнения. Сам человек из исторического процесса исключает­ся, он не нужен как субъект, нужен лишь в качестве объекта.

Как чувствует себя человек, признающий теорию стены? По-разному. Безличность весьма уютно. Ибо не надо думать — все закономерно, все расписано. Не надо ничего предпринимать, ни­за что отвечать, я — совокупность закономерностей. Я не обла­даю свободой воли, а следовательно, ни за что не несу нравст­венной ответственности.

Личность в этих условиях, если она уверена, что стена зако­номерностей действительно существует, начинает деградировать.

Ибо личности и быть-то не должно, коль стена закономерностей.

Герой изображает из себя такую личность, признающую сте­ну и деградирующую. Он теряет в себе все утвердительное и опре­деляет себя через неопределенное. «Я не только злым, но даже « ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым» j[5, 100]. Вот при таких-то условиях человек и обрадуется определению «лентяй».