Три круга Достоевского

Сила личности так велика, что даже безличности, стоящие во главе каких-то преобразований и чувствующие себя спокойно лишь среди безличностей, на время, из соображений тактических, могут опираться на людей мыслящих, на личности. Так, Петр Верховенский нуждается в Ставрогине. Личность в таких случаях нужна как знамя, прикрывающее неприглядную суть, обнажать которую не хочется. Личность потом уберут, чтоб не мешала. Но на время без нее нельзя.

Сам Достоевский не подходит к личности конъюнктурно. Для него личность полезна всегда. Лишь она способна творить и быть твердой опорой. Писатель подчеркивает необходимость самостоятельности мысли, о чем бы она ни была. Необходимость своего подхода к явлениям. В «Подростке» замечено, что «каждая женщина должна иметь свой костюм, чего тысячи и сотни тысяч женщин никогда не поймут — только бы одеться по моде» [10, 8, 523]. Аспект частный — одежда. Но, по Достоевскому, слепое следование моде и в данном аспекте есть признак безличности. Как все, так и я. И я поступаю так только потому, что так поступают все.

Чаще всего, однако, Достоевский говорит о способности или неспособности противостоять моде идей, а не одежды, внутреннего, а не внешнего. В одной из записных тетрадей высказан тезис: «Никто не может быть чем-нибудь или достигнуть чего-нибудь, не быв сначала самим собой» [ЛН, 83 172].

Тезис нашел отражение во всем творчестве. Достоевский готов отдать должное любому, что несет мысль, кто будит мысль.

В «Преступлении и наказании» говорится об общем между Раскольниковым и Свидригайловым. По первому кругу это общее в уголовности. По кругу третьему — в самостоятельности мышления. О Раскольникове один герой справедливо говорит: «Никогда не интересуется тем, чем все в данную минуту интересуются. Ужасно высоко себя ценит и, кажется, не без некоторого права на то» [6, 165]. Подобное равнодушие к моде присуще и Свидригайлову. У того и другого есть способность противостоять тирании общего мнения. Не случайно при чтении романа, несмотря на все, к этим героям испытываешь невольно симпатию.

Личностность уважают все, за исключением тех, кто делал свою жизнь посредством безличности. У этих, конечно, симпатии к личности нет. Ход мысли их таков: мы входили в жизнь на полусогнутых, а вы хотите в полный рост. Ничего, согнетесь. Согнем. Сравняемся.

Версилов, без сомнения, человек мыслящий, ценит в Подростке наметившуюся свою мысль: «Я именно и уважаю тебя за то, что ты смог, в наше прокислое время, завести в душе своей какую-то там «свою идею…» [10, 8, 236]. И сам Подросток понимает цену самостоятельности мысли. Доктору, назвавшему Макара Долгорукого (без зла) бродягой, он отвечает: «…бродяги — скорее мы с вами, и все, сколько здесь ни есть, а не этот старик, у которого нам с вами еще поучиться, потому что у него есть твердое в жизни, а у нас, сколько нас ни есть, ничего твердого в жизни…» [10, 8, 410–411].

Первый вел разговор о бродяжничестве внешнем (по кругу первому), второй перевел его на бродяжничество внутреннее, на бродяжничество мысли (на круг третий).

Достоевский не любил бродяжничества мысли. И это не борьба с инакомыслием — была бы мысль. Это борьба с безмыслием. А мысль любую, если она выношенная, искренняя, писатель уважает так же, как и его герой Иван Карамазов. А тот уважает противоположные своим мысли Алеши: «Ведь ты твердо стоишь, да? Я таких твердых люблю, на чем бы там они ни стояли, и будь они такие маленькие мальчуганы, как ты» [10, 9, 287].

Борьба за личностность человека тесно связана у Достоевского с борьбой за личностность народа, нации. Об этом много говорится в «Дневнике писателя». И народ противопоставляется интеллигенции в плане личности и безличности. Но при этом Достоевский понимал, что личность народа возможна лишь при наличии личности его составляющих. Из суммы безличностей личности не получишь.

Было бы неверным думать, что личность, по Достоевскому, никогда не сомневается. Личность может сомневаться. Более того, способность сомневаться есть один из признаков личности. Но сомнения здесь возникают не под влиянием изменившейся моды, а под влиянием более глубокого постижения действительности. Основные герои Достоевского часто в сомнениях. После своей исповеди Иван говорит Алеше: «Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя, я, может быть, себя хотел бы исцелить тобою, — улыбнулся вдруг Иван, совсем как маленький кроткий мальчик» [10, 9, 296].

Главное — не отсутствие сомнений, а самостоятельный подход к жизни. Каждый должен быть собою и обнаружить свою суть. Но становится собою не каждый и суть обнажает тоже не каждый. В одной из записных тетрадей Достоевский замечает: «Неужели независимость мысли, хотя бы и самая малая, так тяжела?» [ЛН, 83, 294]. В вопросе как бы заключается отрицательный ответ — не тяжела. Но такой ответ не является правильным. Более верно отмечено в одном из писем: «Нет, видно, всего труднее на свете самим собою стать» [П, 2, 330].