Три круга Достоевского

Разъяснение этой проблемы дано Достоевским и через героя. В частности, об этом говорит в «Идиоте» Радомский. Он замечает, что русские либералы отрицают не «порядок вещей», а «суть вещей». Не порядки в России, а саму Россию. Несчастья и неудачи России приводят либерала в восторг. Либерал отрицает «народные обычаи, русскую историю, всё». Герой как бы подводит итог: «Такого не может быть либерала нигде, который бы самое отечество свое ненавидел. Чем же это все объяснить у нас? Тем самым, что и прежде, — тем, что русский либерал есть покамест еще не русский либерал; больше ничем, по-моему» [8, 277–278].

Русский либерализм есть отзвук европейского, отзвук буржуазности. Причем мысли Радомского есть авторские. Их писатель высказал, в частности, в письме А. Майкову от 9(21)октября 1870 года.

Достоевский не анализирует либерализм в его чистом европейском варианте. Лишь в варианте русском.

Русские либералы любят народ, но лишь теоретически. Любят даже не народ, а свое представление о народе. Такой либерал выведен в «Бесах» в образе Степана Верховенского. Этот герой «бесспорно согласился в бесполезности и комичности слова «отечество», а это первый признак либерала. Другой признак — полная бездеятельность при постоянном разглагольствовании о деятельности. «Вот уже двадцать лет, как я бью в набат и зову к труду! Я отдал жизнь на этот призыв и, безумец, веровал! Теперь уже не верую, но звоню и буду звонить до конца, до могилы; буду дергать веревку, пока не зазвонят к моей панихиде» [10, 33].

Видна страсть либерала к красному слову. Но выше ее другая — звать к тому, чем сам не занимается и не способен заниматься. Он зовет, не веря в результат. По инерции зовет. Звонарь, зазывала. И это его единственный труд. Да и в этом-то смысле трудится ли он — еще неизвестно. Может быть, ранее трудился. Известно, что когда-то герой написал поэму. Поэма, кстати, говорит еще об одной черте либерала — примитивном знании жизни.

В свое время поэму не разрешили печатать. Теперь можно. Но герой обижен, что можно: как, она уже не опасна? Либерал любит казаться опасным, гонимым, преследуемым. Но только в том случае, когда ему не грозит никакая опасность. Больше всего он любит казаться опасным перед «низами». Перед «верхами» хочет казаться лояльным. Когда названная выше поэма была напечатана за границей, герой, вместо того, чтобы радоваться (ведь писал зачем-то?), перепугался. «Он был сначала испуган, бросился к губернатору и написал благороднейшее оправдательное письмо в Петербург» [10, 10].

Главное для либерала — прослыть опасным и прослыть лишь в определенных слоях общества.

Либералу нет дела до конкретных обездоленных, он думает только о себе. Но признаться в этом нельзя. Опровергнуть это тоже нельзя — надо указать на что-то конкретное. И герой просто считал, что принадлежит и служит «всем сердцем прогрессу».

У героя были «мечты всечеловеческого обновления, идея вечной красоты» [10, 29]. Но он абсолютно не заботился о своем сыне. Сторонник «общечеловеческого обновления» считал, что с освобождением крестьян в России поспешили. Он против России вообще, считая ее «великим недоразумением». В русский народ не верит. Вся его надежда на немцев.

Борец за народ, узнав о небольшом волнении народа, уже подавляемом, «кричал в клубе, что войска надо больше, чтобы призвали из другого уезда по телеграфу; бегал к губернатору и уверял его, что он тут ни при чем, просил, чтобы не замешали его как-нибудь, по старой памяти, в дело, и предлагал немедленно написать о его заявлении в Петербург, кому следует» [10, 32].

Либерал на стороне сильного. Он боится осуществления идей, о которых много говорит. Осуществление может разрушать уютность его существования.

Либерал живет на публику. Слывет мыслителем. Но мыслью он беден. Нет у него мысли. У него вообще нет ничего своего. Не случайно Степана Верховенского в романе содержит помещица, она же «сочинила» его костюм, она же хочет женить его и т. д. Все это символично.

Пустота мысли не позволила герою создать что-либо свое. Он, как иронизирует рассказчик, был «человек, так сказать, даже науки, хотя, впрочем, в науке… ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего. Но ведь с людьми науки у нас на Руси это сплошь да рядом случается» [10, 8]. Сам же герой винит за свое бесплодие среду, Русь. Он пьет, играет в карты. И оправдывает себя: «Все одаренные и передовые люди в России были, есть и будут всегда картежники и пьяницы, которые пьют запоем» [10, 53].

Говорит он это, разумеется, по-французски. Позднее нечто подобное окажет у Достоевского Снегирев. Но там нет речи о картах, а главное, речь там идет не об «одаренных и передовых», а о честных и добрых. И там упрек России уместен.