Три круга войны

Младший лейтенант осмотрел Гурина внимательно. Пояс, полевая сумка, пистолет — все как у офицера, но погоны сержантские, за плечами вещмешок и автомат — как у солдата. Покрутил головой:

— Ты кто такой?

— Это военная тайна. А вы кто такой? Откуда и куда?

— Мы на фр-р-ронт идем!

— Вот и идите, товарищ младший лейтенант, а то отстанете от своих.

— Да ты знаешь, как я стреляю? Лучший стрелок был в училище! — И он, почти не целясь, выстрелил в чашечку на столбе, та разлетелась вдребезги. — Понял?

— Очень хорошо! Но торопитесь, а то опоздаете, и придется вам только чашечки сбивать.

— Да ты кто такой? — опять пристал к Гурину младший лейтенант. — Из особого?

— Идите, товарищ младший лейтенант…

— Ясно. Так бы и сказал сразу… Ладно, я пошел. — Взглянул на дверь. — А фрица живьем оставлять жалко… Нельзя! Ферштеен?

— Ферштеен.

— То-то, — и он пошел, загребая ветер расстегнутыми полами шинели.

Гурин остался с разведчиками, раздумывал: «Что делать? Верить немцу или нет? Идти назад или вперед? Разведчики немцу явно не доверяют. Но что делать?»

Вышли со двора, остановились. Смотрят: группа польских офицеров шумной толпой идет — это освобожденные из немецкого плена, рады свободе, торопятся домой.

— Товарищи паны офицеры, — обратился к ним Гурин, — вы должны знать, где находится Дразикмюле.

Поляки окружили Гурина, наперебой принялись втолковывать ему, где этот Дразикмюле. Показывают, как и немец, на восток, в обратную сторону. Гурин карту достал, они — свою, смотрят, сверяют. И вдруг один, наверное старший, у него тоже карта оказалась, стал объяснять:

— То есть стара польско-германська граница. Дразикмюле — германське название. По-польскому то будет — Дравский Млин. Вот так. Я знаю!

— Похоже, они правы, — говорит Гурин своим ребятам. — Придется возвращаться. Пошли!

— Пошли! — весело повторяют поляки, и они общей группой идут в обратную сторону. Разговорам и расспросам нет конца. Полякам нужен польский военный комендант. Такой уже есть в Лукац-Крейце, и они радуются сообщению, будто вот-вот мать родную встретят.

У развилки перед железнодорожным переездом остановились, поляки показывают им ту дорогу, которую они утром отвергли. Курсанты объяснили полякам, на какой улице находится польская комендатура, и они расстались такими друзьями, словно всю жизнь росли и учились вместе.

Дразикмюле — это даже и не станция, а скорее маленький полустанок. Здесь было всего лишь два дома. Один — узкое и потому казавшееся высоким двухэтажное здание — низ каменный, а верх деревянный. На стене, обращенной к полотну, на белой заплатке черной краской красиво, с готическими завитушками написано: Drassigm"uhle. Другой дом отстоял от первого на некотором расстоянии, ближе к деревенскому поселку, который, чувствовалось, жил своей собственной жизнью, не имеющей ничего общего с этим полустанком: во дворах поселка были настроены многочисленные сараюшки, риги с узкими дверями и широкими воротами, стояли высокие крестьянские телеги, бродили куры.

В поселке жили поляки, в этом же поселке расквартировались и курсанты. В станционном доме размещалась только дежурная рота.

Капитан Бутенко уже обжил в поселке гостеприимный домик с очень радушными хозяевами: матерью и ее двумя взрослыми дочерьми. Младшая, лет восемнадцати, Гертруда была беленькая стеснительная толстушка, а старшая, Луция, лет двадцати пяти, — худенькая, смуглолицая и черноволосая, будто вовсе и не сестра первой. Глаза большие, живые, жгучие, как у цыганки. На щеках постоянно алел румянец. Игривая, подвижная бабенка, Луция была замужем, но муж ее служил в польской армии, и она жолмеркой жила у матери. Хозяйка дома пани Барбара — очень милая и добрая женщина с лицом удивительно спокойным и даже умиротворенным — добродушно смотрела на своих дочек и лишь слегка улыбалась.

Обитал в этом доме и еще один человек — болезненный старик, свекор хозяйки. Старик ходил по двору, делал что-то по хозяйству, кашлял, очень охотно вступал в разговор, если к нему обращались, но сам никогда первым не заговаривал. Был он нелюдим; наверное, дедушкины гены и перешли к Гертруде.

Когда в этом доме появился Гурин, капитан стал знакомить его с хозяевами, как со своими давними и хорошими знакомыми. Гурин здоровался со всеми за руку, называл свое имя. Пани Барбара, улыбаясь, сказала ему что-то ласковое и приветливое, но он, растерявшийся перед столькими радушными лицами, не смог ее слова сразу перевести для себя на русский язык, он лишь каким-то чутьем уловил их общий смысл. Гертруда, глядя куда-то в пол и в сторону, протянула Гурину вялую ручку и тут же отошла к матери, спряталась за ее спиной. Зато Луция, блестя своими глазами-плошками, крепко сжала длинными пальцами гуринскую руку, сказала по-польски:

— Какой молодой офицер!

Не зная, куда деваться от ее глаз, Гурин смутился, покраснел, проговорил невнятно:

— Я не офицер…

— Ой! Покраснел, как девочка! — не унималась Луция.

А когда Гурин снял шапку и шинель, мать, глядя на него, грустно сказала:

— На Стаська похож.