Три круга войны

Рядом идет Юрка Костырин, земляк Гурина — тоже донбасский, из Макеевки. У них даже общие воспоминания нашлись: оба знают макеевскую свалку, куда Василий с матерью ходил выбирать из шлака кусочки кокса на топливо. Он толкнул Гурина, указал головой:

— Гляди, наверное, унтер?.. Погоны серебряные. — И Юрка вышел из строя. Вернее, не из строя, шли они вразброд, кучей, он просто отделился от толпы.

— Куда ты? — удивился Гурин.

— Сейчас догоню, — и Юрка принялся расстегивать штаны. А когда уже последний солдат миновал его, он подбежал к унтеру, нагнулся и стал что-то делать. Потом быстро догнал, поравнялся с Гуриным и показал ему на ладони часы.

— Смотри…

— Где ты взял?

— У унтера. Думал, гад, швейцарские, а оно та же штамповка. Возьми, у меня, такие уже есть, — Юрка вытянул левую руку, показал на запястье часы. — Бери, не морщись. Трофей. Все равно их кто-нибудь снял бы, вон те же похоронщики. Думаешь, так в часах и отправили бы его в «могилевскую губернию»? Слишком жирно для фрицев.

За разговором не заметили, как сошли с поля и вышли на дорогу. Вдали завиднелось село. Лейтенант сошел на обочину, оглянулся на свою роту:

— Подтянитесь! Разберитесь! Ну-ка, приведите себя в порядок. На вас люди будут смотреть, освободители.

Это правда: передовые части промчались, и поэтому автоматчики, по существу, первые солдаты, которые вступают в освобожденное село.

Еще на подходе им навстречу выбежала толпа ребятишек и, как почетный эскорт, сопровождала их вступление в населенный пункт.

А в селе и старый и малый — все стояли на улице и смотрели на них, как на чудо чудное, свалившееся с небес. Женщины плакали, дети махали им руками, старики почтительно снимали шапки. А где-то уже на середине улицы толпа стала такой плотной, что трудно было пройти. Женщины тянули к ним руки, словно хотели потрогать — действительно ли это они, живые солдаты, а не мираж. Одна воздела руки вверх, закричала:

— Боже мой! Вызволители вы наши! Родненькие! — и кинулась целовать одного, другого. За ней и остальные — обнимают солдат, целуют, плачут.

— Та куды ж вы спешите? Та хочь на минутку остановитесь, отдохните — мы на вас полюбуемось!

А солдаты и так уже остановились, растерянно улыбаются, самим плакать хочется от такой всеобщей радости.

Лейтенант пробился на середину, сказал:

— Ладно. Полчаса отдых. Разбирайте, тетки, кому кто нравится. Покормите солдат.

Подхватила Гурина с Юркой пожилая украинка, затараторила весело:

— Ходимте до хаты, ходимте… — Привела в дом, хлопочет. — Знимайте шинели, умыйтесь. Ось вам рушничок чистый. А я зараз стол накрыю. Що вам хочется — чи яешеньки, чи молока? Сало е у мене. Сховала от нимцев.

— Я бы съел борща, — осмелел Гурин. — Давно не ел домашнего борща.

— Борщ е! — обрадовалась хозяйка. — Зараз!

Быстро время пролетело. Не успели поесть, поговорить, как послышалась команда: «Выходи строиться!» Молоко допивали стоя.

Пока одевались, хозяйка им на дорогу гостинчик приготовила: по куску сала и по краюхе хлеба.

— Ну, час вам добрый! Хай вам щастыть, хай вас ворожи пули минають. — Поцеловала солдат, как родных, расплакалась.

Покидали ребята село — грустно было: родным теплом повеяло, будто из материнского дома уходили.

…Уже поздно ночью наконец прибились автоматчики к деревне, в которой остановились на ночлег.

Немцы заняли оборону на заранее укрепленных позициях, и наши не смогли их взять с ходу. Залегли. Это было видно по незатухавшей стрельбе впереди, по так знакомым взлетавшим в небо ракетам, по столпившимся войскам и затормозившей свой бег всевозможной технике. Автоматчики догнали передовые части и окунулись в обычную фронтовую суету.

Лейтенант Исаев по каким-то ему только известным приметам быстро отыскал свой штаб и там же, в небольшой пристройке, а попросту — в летней кухоньке нашел и место для своих «мальчиков».

* * *

Почти полтора месяца минуло, как Гурин попал в роту автоматчиков. Срок небывалый. А ведь они за это время не раз ходили в атаку, не раз бросали их на прорыв, однажды — в разведку боем, дважды придавали их разведчикам. За это время рота сильно поредела. Когда Гурин пришел в нее, там вместе со «стариками» было тридцать четыре «мальчика», сейчас осталось человек пятнадцать. Кого убило, кого ранило. Ранило и земляка Гурина — Юру Костырина из Макеевки. Больно было Гурину расставаться с ним, привыкли друг к другу, сдружились. Лейтенант, немного переиначив Юрину фамилию, а гуринскую совсем изменив, звал их Жилин и Костылин. Не стало «Костылина» — и Гурин перестал быть «Жилиным».

Многих нет, а Гурин все еще держится, иногда лежит и думает: «Почему это так долго меня судьба щадит — ведь в каких переплетах только не бывал?» — и тут же кто-то другой в нем начинал спорить: «Один ты, что ли? Вон еще сколько ребят, многие вместе с тобой пришли, а некоторые даже раньше».

«За других я не берусь гадать. Я о себе хочу знать».

«Подожди, еще все впереди…»