Три круга войны

Долматов достал из планшетки листовку-памятку бойцу о фаустпатроне, передал помкомвзвода Маннохе:

— Возьми вот, прочитай вслух.

Курсанты рассматривали и передавали друг другу холостые и теперь неопасные трубы от фаустов.

Пока Манноха читал памятку, прибежал связной и сообщил, что в два часа дня всех офицеров собирают на совещание в штаб батальона, и комсорга — в том числе.

Долматов посмотрел на часы, сказал:

— Да уже и на обед скоро. Манноха, строй взвод и веди в расположение. Полчаса до обеда — личное время. Пойдем, — махнул он Гурину, и они зашагали прямо через поле еле заметной тропинкой в лагерь. Долматов длинноногий, шаги у него огромные, Гурин еле поспевал за ним — все время бежал трусцой. Пока дошли до лагеря, он совсем запарился. У крайних землянок разошлись: Долматов пошел к своему домику, Гурин — к своему.

В штаб они с майором Кирьяновым пришли раньше других. Еще издали Гурин услышал истошный визгливый крик, проникавший из штаба сквозь тонкие деревянные стены и незаделанные по-дачному окна. Майор взглянул на Гурина встревоженно и заторопился — заковылял раненой ногой, заработал поживее палочкой, устремился вперед. Гурин поспешил за ним. В штабе они застали такую картину: писарь Кузьмин и начштаба капитан Землин сидели притихшие за своими столами. Тут же, возле Землина, стояла доктор Люся. Ближе к выходу с опущенной головой, багровый как вареный рак, — старшина Грачев. На средине комнаты мерял шаги разъяренный комбат. Оказывается, это он кричал. Гурин никогда не видел его в таком состоянии и не слышал, чтобы он когда-нибудь так кричал. Случилось, должно быть, что-то из ряда вон выходящее. Гурин прошел к столу Кузьмина и затих, а майор Кирьянов удивленно закрутил головой — то на комбата Дорошенко, то на старшину Грачева, то снова на комбата. Наконец спросил:

— Что случилось?

Комбат кивнул на Грачева, сказал брезгливо:

— Триппер поймал!

Замполит вдруг затих, затаился, как после удара. Потом медленно повернул голову в сторону Грачева, лицо его стало постепенно искривляться: сначала на нем появилось подобие улыбки, потом — что-то вроде плаксивой гримасы, и наконец оно исказилось вовсе неузнаваемо. Он подошел почти вплотную к старшине, поднял правую руку. Гурин думал, что майор будет бить его, а он согнул указательный палец крючком вниз, поднес его под самый нос Грачеву, спросил:

— Закапал краник? — и, не дожидаясь ответа, укорил обреченно: — Эх ты, сук-кин сын!.. — Отошел, сказал комбату: — Под суд надо отдать!.. И судить как самострела.

— Каков мерзавец! — возмущался комбат. — Только этого нам в учебном батальоне и не хватало! Сейчас же, не медля ни минуты, отправить его в штрафную. — Он ткнул пальцем в сторону начальника штаба: — Заготовьте документы. Кузьмин, вызовите срочно старшего сержанта Манноху.

— Слушаюсь, товарищ гвардии майор! — вскочил Кузьмин, поправляя пилотку. — Связной еще не вернулся, я сам сбегаю.

Прибежал запыхавшийся Манноха, вытянулся в дверях:

— Товарищ майор, по вашему приказанию…

— Вы назначаетесь старшиной батальона, — перебил его комбат. — Сейчас же примите от Грачева все хозяйство. Да будьте внимательны, чтобы этот тип не обжулил вас. Выполняйте!

— Слушаюсь, — Манноха крутанулся на каблуках, выскочил на улицу. Вслед за ним, не спрашивая разрешения, вышел и Грачев.

Комбат долго смотрел на дверь, куда скрылся старшина, молчал. Начали сходиться офицеры и, видя необычную обстановку, козырнув, жались у входа.

— Откуда он появился у нас? — комбат обвел глазами офицеров. Те переглядывались, опускали глаза — не знали, в чем дело. Шульгин не выдержал взгляда комбата, криво ухмыльнулся. Комбат указал на Гурина: — А тебе, Гурин, это тоже урок!

Гурин встрепенулся и обмер, внутри все похолодело, щеки вспыхнули: «При мне это было… Рассказал Грачев…»

— Надо объяснить комсомольцам… Да и всем поголовно… — Комбат снова обернулся к офицерам: — Строго-настрого запретить связи с немками! Фашисты нарочно выпустили всех заразных из больниц и засылают их в наши тылы. На всякую пакость идут.

Совещание началось минут на двадцать позднее назначенного времени.

— Сегодня с наступлением темноты мы снимаемся и уходим на передовую в город Кюстрин, — сказал комбат сурово. — В связи с этим приказываю…

Кюстрин

борону в Кюстрине батальон занял в самом городе на правом берегу Одера, как раз напротив старой крепости, в которой все еще сидели немцы, несмотря на то что наша армия вышла на левый берег и постепенно расширяла плацдарм.

До этого здесь уже держала оборону какая-то часть, и поэтому курсантам достались готовые траншеи и ходы сообщения. По всему видно, тем, кто пришел сюда первыми, было несладко: в каменной мостовой, в асфальте пробить столько нор, столько ходов — дело нешуточное. Видать, попотели солдатики, поработали на славу. Зато теперь курсанты довольны, спасибо говорят пехоте.