Три круга войны

Гурин стал перебирать открытки. Хорошая печать, сочные краски, глянцевые поверхности — добротные репродукции с картин великих мастеров всех времен и народов. Венеры, Венеры!.. Сколько их?! Венера лежит, Венера стоит, Венера сидит, Венера с тем, Венера с этим, Венера с лебедем…

— Красота какая! — невольно вырвалось у Гурина.

— Чего? — удивился Криворучкин.

— Такая коллекция — это богатство, Женя! Интересно, где он подцепил ее? Это — искусство, Женя. Репродукции с великих картин. Никогда не видел в музеях?

Женя, брезгливо поджав губы, покрутил головой.

— И я не видел… — признался Гурин. — Но читал и картинки, похожие на эти, видел в книгах. Смотри, тут вот на обороте все написано — художник, когда он жил, название картины: П. Веронезе. «Венера и Марс», 1580.

— Совсем голая. А рука его где? Фу! И это при ребенке, — указал он на пухленького Амура у ног Венеры.

— Это Амур — бог любви, — пояснил Гурин. — А рука?.. Все как в жизни…

— Чудно, — сказал Женя. — И такое висит в музее, и туда ходят бабы, девки, дети и все это видят?..

— Да. Подбор коллекции, конечно, своеобразный…

— Ну, эта вот еще куда ни шло, у нее тут платком закрыто. А эта? А вот эта, с гусём?..

— С лебедем.

— Ну, с лебедем… Это же явно… Чё они делают? А это — тоже искусство? — Женя положил перед Гуриным вторую пачку открыток.

Увидел Гурин, и глаза на лоб полезли: никогда даже и не предполагал, что такое возможно.

— Вот это грязь, Женя! Ты же сам видишь разницу? Это у него же?

— Да. Что с ним делать?

— Что делать?.. Думаю, не надо парня разбирать. Пришли, я поговорю с ним. А комсомольское собрание надо бы провести об искусстве. О настоящем искусстве и буржуазной пошлости. Докладчиком хорошо бы пригласить художника, искусствоведа.

— А где его взять?

— Постараемся найти.

Снова к Гурину пришел заведующий клубом, на этот раз с горой пластинок.

— Подполковник прислал к вам — прослушайте и отберите, какие можно нам крутить на танцах в клубе, перед сеансами. Патефон сейчас принесу.

Пока Раввич бегал за патефоном, Гурин просматривал пластинки и к его приходу уже отложил целую горку — это были его любимые, музыка только-только наклюнувшейся его юности: танцевальные ритмы, и прежде всего — танго. Аргентинские танго и разные другие: «Романсита», «Мануэла», «Амигасо», «Розарина», «Жемчуг», «Букет роз», «Дождь идет», «Цыган» и конечно же «Брызги шампанского». От одних названий дух захватывало и кружилась голова.

Раввич знал толк в эстраде, посмотрел отложенные пластинки, улыбнулся с пониманием. Поставили «Брызги», и сразу обволокло голову, сердце наполнилось такой истомой, таким грустным повеяло, что хотелось плакать. После «Брызг» поставили «Цыгана», потом — «Дождь идет»…

Отчего, ты спросишь,
Я всегда печален,
Слезы, подступая,
Льются через край?..

Гурин помнил русский текст почти всех танго, какие звучали перед войной в клубе, на танцплощадках.

Мне бесконечно жаль
Моих несбывшихся мечтаний…

А Раввич помнил певцов, исполнителей всех этих песенок, руководителей джазов, знал какие-то подробности о них, сыпал фамилиями, и Гурин завидовал ему: Раввич ленинградец, все знает. Расчувствовались, всколыхнула музыка давнее. «Как хорошо! — вздыхал Гурин под „Букет роз“. — Неужели кончился кошмар и снова началась настоящая мирная жизнь? Неужели снова будут вечера, танцы, смех и красивая, нежная, робкая, стеснительная любовь? Как у нас с Валей Мальцевой?.. Где ты, Валя, школьная любовь моя?..»

В дверь тихо постучали, и несмелый девичий голосок спросил:

— Можно?

В комнату вошла миленькая круглолицая девушка. Ротик маленький, губки нежно-розовые, черненькая шляпка чуть набекрень.

— Здравствуйте, — и улыбнулась застенчиво и доверчиво.

— Здравствуйте, — Гурин откинул головку мембраны с пластинки, почему-то устыдившись своего занятия, за которым она их застала.

— Я из участковой комендатуры. Переводчица. Хочу вступить в комсомол, — объяснила девушка свой приход.

— Разве у вас там нет комсомольской организации? — спросил Гурин. — Садитесь…

— Есть. Но они не знают, как быть со мной. Дело в том, что я из репатриированных…

«И у нее своя заноза — репатриированная, как у меня — оккупация… Война, это ее дальние прицелы. Эхо войны…»

— Но меня проверили и допустили даже к секретным делам. Майор Крылов, вы его, наверное, знаете, из Смерша, часто берет меня к себе, когда нужно перевести что-то очень важное…

Фимка встал и деликатно удалился:

— Я зайду позднее… У меня там дела.

Гурин и юная гостья остались вдвоем.

«А жизнь-то идет! Продолжается жизнь! — воскликнул Гурин, ложась спать после рабочего дня. — Да какая интересная! А я, дурак, хотел… И не видел бы ничего этого?..»