Три кварка (1982-2012)

Куртку с себя моя красавица уже скинула, оставшись в джинсах и свитере машинной вязки. И то, и другое, как сказали бы в девяностые, «в облипочку». Достоинства фигуры эти одеяния больше подчёркивают, чем скрывают. Недаром ведь меня словно пыльным мешком по голове треснули, когда я Лену первый раз в этом прикиде узрел. Да ещё когда она изогнулась перед теодолитом так, что… что… короче, выглядела она в тот момент «охренеть не встать». Наповал била. Один залп и сразу накрытие. Впрочем, первое впечатление уже прошло, надо идти дальше. В смысле, дальше разоблачаться.

Все необходимые меры для этого я уже принял — незаметно для Лены щёлкнул клавишами установленного под окном масляного обогревателя. На улице сейчас градусов двенадцать-пятнадцать, в вагончике — около двадцати, в свитере девушке вполне комфортно. Пока комфортно. Так же как мне в ветровке. Однако всем в мире известно: комфорт — понятие относительное. Посмотрим, что будет дальше, когда обогреватель как следует «раскочегарится».

Пока разогревающие помещение киловатт-часы превращаются в градусы, мы с Леной сидим за столом и пытаемся по-быстрому «сообразить» исполнительный чертёж на фундаменты.

Стол в прорабской почти ничем не отличается от себе подобных из будущего. Такое же самопальное подстолье из досок, такой же лист фанеры вместо столешницы. Две четыреста сорок на тысячу двести двадцать, толщина двадцать один или около этого. Разница лишь в самой фанере. В двадцать первом веке она, как правило, ламинированная, здесь — шлифованный «бакелит».

Бытовка тоже почти такая же, как те, к каким я привык в девяностых-двухтысячных. И по размерам, и по внутреннему оснащению, и по отделке. Вагонка на стенах и потолке, линолеум на полу. Небольшой тамбур, сбоку от него мини-склад, рукомойник, вешалки, ведра. Дальше — топчан «для снятия синдрома усталости» при подписании «форм 29»[2] и актов сдачи-приёмки. Потом стол, на котором: чертежи, бумаги, канцелярские принадлежности, запасные щётки для дрели, подшипник от старой лебёдки, пустой гранёный стакан… Во главе стола — стул для «хозяина», вдоль стен — лавки для остальных. Возле окна: с одной стороны — тумбочка, с другой — несгораемый шкаф. На шкафу — четыре белые[3] каски, одна из которых — Ленина. Конечно, не в том смысле, что это собственность вечно живого вождя мирового пролетариата, а в том, что сегодня в ней щеголяла Лена Кислицына.

— А ты здорово чертишь, — говорит Лена, глядя, как ловко я управляюсь с карандашом и линейкой. — У меня так, наоборот, с черчением сплошные проблемы.

— Чего же тогда пошла в геодезию и картографию? — дежурно интересуюсь я.

— Вообще хотела сначала в суриковское поступать или в архитектурный, я рисовать люблю. А потом подумала-подумала и забоялась, вдруг не получится.

— Ну и зря забоялась. Попытка не пытка.

— Я знаю, — вздыхает девушка и секунд через десять спрашивает: — А ты сам где так хорошо чертить научился?

«Эх, девочка-девочка, знала бы ты, сколько чертежей через мои руки прошли. Если их всех вместе сложить, стопка до «Седьмого Неба»[4] дотянется».

— В школе, где же ещё. У нас в школе черчение неплохо преподавали. Плюс родители инженеры. Плюс в городских олимпиадах по предмету участвовал…

— И какое место на них занимал? — тут же задаёт вопрос Лена.

— Ну-у, какое-какое. Первое, — «скромно» сообщаю я ей и продолжаю «хвастаться». — Меня вообще регулярно на разные олимпиады пихали. По физике, математике, химии, русскому языку. По математике даже до всероссийской зональной добрался.

— И как?

— В пятёрку вошёл.

— А почему не выиграл?

Отшучиваюсь:

— Мозгов не хватило.

Лена смеётся, а затем начинает рассказывать про себя. За пять минут я узнаю, что в детстве она боялась собак, а теперь не боится. Что одна её бабушка живёт в Рязани, а другая — в Тамбове. Что тамбовский дедушка погиб на войне, а рязанский умер два года назад перед Олимпиадой. Что родители её в июле уехали на полгода в Монголию в экспедицию и сейчас Лена живёт в квартире одна и ей это очень нравится. Рассказывает, что на море она была только один раз, в одиннадцать лет, в Евпатории, но плавать так и не научилась. Что ни сестёр, ни братьев у неё нет, и это, наверное, плохо…

— Всё. Готово, — прерываю я её монолог и снимаю с рабочего чертежа кальку, испещрённую карандашными линиями и значками. — Теперь надо просто всё обвести и проставить отметки.

— Ой! А у меня рейсфедер сломался, — внезапно огорчается Лена и смотрит на меня с робкой надеждой. Типа, может, я опять что-нибудь придумаю.

И я конечно придумываю:

— А зачем нам рейсфедер? Мы ручкой всё обведём.

— А разве можно? — сомневается красавица в свитере.

— Можно. Это же не проект, обычная исполнительная.