Три любви Марины Мнишек. Свет в темнице

В ночи ничего не было видно, но стрелец продолжал стоять на стене, напряженно вслушиваясь в темноту. Вроде в отдалении, на Коломенке-речке, вода слегка плеснула. Птица ночная кричит… И тут до слуха стрельца долетел отдаленный конский топот – совсем тихий, должно быть, копыта тряпками обмотаны. Он и не различил бы его, наверное, если бы не прислушивался так внимательно. Вот и нет больше топота, стих вдали. И вины его перед Маринкой более нет! Не спас он тогда в Кремле ее мужа, а ныне ее саму своим молчанием спас. Святые угоднички, как же легко на душе, когда совесть чистая!.. Теперь впору и выпить.

Воеводские палаты, Коломна, 1615 год

Снилось коломенскому воеводе князю Александру Даниловичу Кутюку Приимков-Ростовскому, что отыскал он воровскую казну, разбойником Ванькой Заруцким да ворухой Маринкой под городом зарытую, а в ней – сокровища несметные, злато-серебро, каменья драгоценные, ризы парчовые, меха собольи… Сидит он посередь богатства сего, да пальцы свои пухлые в рубинах купает!

– Вставай, князюшка! Вставай, свет наш!

– Пшел вон, холопская морда… Сплю я…

– Вставай, батюшка! Пробудись, сокол наш ясный!

– Провались ты… Камушки-яхонты мои, самоцветные…

И вдруг – грохот, топот, крик. Развалились пополам двери спаленки его уютной, влетает мужик роста великанского, в оружии весь, орет: «Да буди ты своего воеводу! Беда!!!»

Вскинулся воевода на пуховой перине, подумал – разбойники напали, с перепугу даже пистоль из-под подушки выхватил. После сообразил, что разбойник про беду бы орать не стал, и оружье обратно убрал. Слава богу, княгинюшка у него – ранняя пташка, уже по хозяйству на бабьей половине хлопочет, а то сомлела бы с перепугу, сердешная, от такой страсти. Сел воевода на постели, босые ноги на пол свесил. Дворецкий услужливо туфли подал, надел сперва правую, после и левую.

– Ты кто таков? – спросил князь, позевывая. – Что за беда опять на мою голову? Ни сна, ни покоя, прости господи, все бдение на службе государевой…

Великан оружный так перед воеводой на колени и пал, глазища у него вот-вот наружу выскочат, рожа вся белая, зуб на зуб не попадает, а из пасти так перегаром и разит.

– Ты чего, пьян, воинский человек? Может, просто привиделось чего?

Тут служака как заревел белугой и все повторяет:

– Маринка, воевода… Маринка… Маринка…

Князь Кутюк так сердцем и похолодел. Прозорлив был, враз все понял.

– Ушла воруха, сбежала, – только и смог проговорить воевода. Не спрашивал, ведал уже. Горло как обручем схватило, не продохнуть! Нетвердой рукой князь нащупал кувшин возле изголовья, водицы испил – отпустило. Остаток вылил на башку черному вестнику, пущай охолонет.

«Ой, беда лихая! Ой, покрутишься ты сейчас, князюшка!» – подумалось плаксиво. Но держать себя князь Кутюк отменно умел, потому и преуспел, и смуту с прибытком пережил, и воеводство получил.

– Рассказывай, – приказал настоятельно. – Как могло такое учиниться?

Вояка, сопли размазывая, и начал:

– Перепились мы вечор, батюшка! Ничего не помню… А ныне пошел я утром воруху смотреть, а глядь: полусотник наш Воейков на лестнице со свернутой башкой валяется, холодный уже… А Маринки-то в келье ее и нет! Платье одно осталось да тряпки какие-то, в кровище все… Я – на верхотуру! А там… Ой, батюшка, беда!!!

– Вестимо беда. Ты дело сказывай!

– Вервие-то к зубцу привязано, а конец – наружу, за стену! И сотник наш, Федька Рожнов, тоже пропал… Увела его, змея подколодная, колдовка злая!!!

Тут воевода себя по лбу со всей мочи и хлопнул, да так, что только по горнице звон пошел:

– Ах, сотник! Ах, праведник хренов!! Ах, заступник Маринкин!!! А я-то, я, старый дурень, как не догадался?!

– Так и я помыслить не мог! – подал голос воинский человек, теперь воевода узнал его, третьеначальник из башни, – Балуев, Валуев, что ли?

– Ты-то что, ты – дуб дубом… Мне надобно думать было. Так. Погоню отрядил? – спросил уже почти спокойно.

– Какую погоню, воевода, у нас все с похмелья в лежку валяются! – с отчаянием воскликнул служивый. – И стрельчишня тоже – сотник, гад ползучий, всех вчера упоил!

– Кто мимо тебя о бегстве ворухином ведает? – продолжал расспрашивать воевода.

– Ты, я, да вот холоп твой, – Валуев кивнул на топтавшегося подле старика-дворецкого.

– Этот не в счет, он помалкивать будет. – Князь Кутюк знал старого слугу с детства и доверял ему. – Надеюсь, полусотника дохлого с глаз убрать ума у тебя хватило?

– Я его в Маринкину келью и заволок…

– Двери затворил? Караул приставил?

– Затворил, воевода, вот он, ключик, на шее! А караул… Вытолкал двоих наших, кто потрезвее, лестницу стеречь, да они, верно, опять уснули…

– Пущай и дальше спят! – приказным тоном молвил Кутюк Приимков-Ростовский, словно пьяный сон служилых людей и впрямь был в его воле. – Пущай все спят!!!

– А погоня, воевода? А гонцов – на Москву да по заставам…

Тут пришлось князю-воеводе сграбастать ополоумевшего великана за ворот да потрясти слегка, дабы в разум вернулся.