Три любви

– И это возможно, – откликнулся Дэнди, упорно трудясь над грифелем. – Уж я знаю женщин. – Кривоногий или нет, он любил намекнуть на близкое знакомство со слабым полом, которое сделало его безжалостным, но неуязвимым. Желая удостовериться в этом, он прибавил: – Разве нет?

Мисс Тинто с пониманием взглянула на Люси. Вышестоящее положение не мешало кассирше хорошо относиться к Люси, ибо, несмотря на внушительную фигуру и некоторую растительность на лице, мисс Тинто обладала щедрым сердцем – и результатом стала крепнущая дружба двух женщин.

– По некоторым мужчинам, – обращаясь в пространство, сурово изрекла она, – виселица плачет.

Разговор прервался, ибо в этот момент в контору вошел Рэтри, или, более точно, прошел через нее в свой кабинет. Это был высокий и нескладный человек. Его редко видели, он был ненавязчив, вот и сейчас, проходя мимо, он кивнул и исчез за дверью.

– Что ж, – вставая, сказала Люси, – с туманом или без, а мне пора начинать. У меня сегодня Уайт-стрит. К несчастью!

– Не потеряйтесь там, – заботливо и в то же время мрачно произнес Дэнди.

Люси с улыбкой покачала головой. Затем она взяла знаки отличия своей должности – блокнот в черном кожаном переплете и начищенную до блеска кожаную сумку – и вышла из конторы.

На миг солнце скрылось, и желтыми извивающимися кольцами вновь стал спускаться туман. Горло сдавило холодной сыростью, и Люси закашлялась. Она подумала, что ее пальто недостаточно теплое для такой погоды. Вокруг нее, кружась наподобие тумана, бурлила жизнь города, но Люси больше не ощущала того ответного трепета, который когда-то ее волновал. Теперь она к этому привыкла и стала старше. «Да, – подумала она, – старею». Люси не любила свою работу и не любила туман. Свернув на Уайт-стрит, она вновь закашлялась от сырости. Нет, ей не нравится туман и категорически не нравится Уайт-стрит!

Эта улица была узкой – тесный каньон между двумя рядами высоких доходных домов, темный и мрачный, куда даже в ясные летние дни не проникал солнечный луч, а сейчас просто канава, расщелина, заполненная туманом.

Когда Люси вошла с улицы в первый подъезд, чтобы приступить к работе, была половина одиннадцатого утра. Здесь царила вязкая чернота, по сравнению с которой мгла снаружи могла показаться не темнее залежавшегося снега, и чувствовался неописуемый мерзкий запах трущоб – он был уже знаком Люси и она ненавидела его.

Она шагнула к первой двери и резко постучала по тонкой панели тупым концом карандаша – профессиональный жест, приобретенный после горького опыта первой недели, когда из-за частого стука она сдирала кожу на костяшках пальцев.

Затем Люси выждала пару минут. Поначалу она пренебрежительно отнеслась к тому, что на обслуживание каждого съемного жилья отпущен определенный промежуток времени – для некоторых доходных домов для завершения сбора недельной ренты полагался целый день, – но теперь она не пренебрегала этим правилом. Просто она знала, что времени у нее в обрез. К примеру, в этом подъезде было четыре лестничные площадки – по числу этажей – и на каждую выходило восемь однокомнатных квартир, то есть всего нужно было обойти тридцать две квартиры. На двадцать подъездов здания приходилось немыслимое, тем не менее реальное число квартир: шестьсот сорок. Шестьсот сорок конурок кишели несчастными людьми, втиснутыми в один акр помойки. И на этом коротком отрезке Уайт-стрит стояли три подобных дома. Здесь в цивилизованных условиях двадцатого столетия проживало около четырех тысяч человеческих существ. Это были так называемые сертифицированные квартиры: на двери каждой из них вывешивался сертификат, дающий право ночному инспектору корпорации войти туда и проследить, чтобы не было «перенаселения».

Спасительные меры предосторожности заботливых властей… Тем не менее, несмотря на эти меры, бывало, что в какой-нибудь комнате размером десять на пятнадцать футов в гармонии и комфорте спала добрая дюжина человек – представителей трех поколений. По крайней мере, гармония и комфорт предполагались, ибо до слуха домовладельца не доходило никаких жалоб.

Люси снова энергично постучала. Дверь приоткрылась на дюйм, и раздался чей-то голос:

– Кто там?

– «Хендерсон энд Шоу», – отрывисто отрекомендовалась Люси.

Теперь она мысленно представляла себе этих двойников: Хендерсон – всегда агрессивный, Шоу – сочувствующий. Кроме того, название фирмы впечатляло больше, нежели требование внести плату.

– О-о! – откликнулся голос, уже не вопрошая, но подчиняясь.

Последовала пауза, более выразительная, чем восклицание, затем дверь медленно распахнулась, и в тускло освещенном дверном проеме появилась женщина. С темными спутанными волосами и землистым от грязи лицом, она обратила на Люси один сверкающий глаз. Другой глаз уже никогда не засверкает – на его месте осталась пустая, довольно зловещая с виду глазница.

Но в самой женщине ничего зловещего не было.

– Входите, – сказала она смиренным тоном, с каким привычно принимают неизбежное.