Три любви

– Конечно, – твердо ответила она. – Это пойдет тебе на пользу.

Он взял кепку и вышел с той мимолетной неуверенной улыбкой, которой он по временам одаривал мать и которая согревала ее, свидетельствуя о его привязанности.

Пока Питера не было, она расставила посуду, прибралась в комнате, разложила его книги на столе, бережно прикасаясь к ним, потом быстро переоделась в серое домашнее платье. Все это время она прислушивалась, не раздаются ли его быстрые шаги по лестнице, не звучит ли пронзительный, заранее разученный свист, которым он теперь сообщал о своем приходе.

Услышав этот резкий сигнал, она подбежала к двери, распахнула ее и, оставив открытой, вернулась в кресло и занялась вязанием. Вернувшись домой, Питер решил, что дверь каким-то образом распахнулась сама – мать, разумеется, не настолько глупа и не так сильно его любит, чтобы оказывать ему подобные услуги.

Он прогулялся по парку, посмотрел, как играют в теннис, немного посидел на общественной лужайке для боулинга, а по дороге домой на минутку заглянул в «Гроув» – кафе Антонио Демарио – и съел там мороженое. «Знаешь, мама, чтобы охладиться после той рыбы», – пояснил он. Нахмурившись при упоминании о кафе, она все же воздержалась от замечания.

Он вновь взялся за книги. Сидя на другом конце стола, она вязала ему носки, потом пыталась читать роман, лежащий перед ней, с изумлением спрашивая себя: как могла она выдержать столь долгое пребывание ее мальчика в школе? Только потому, что это делалось во имя его блага и того требовали обстоятельства. Но теперь Люси понимала: благодаря происшедшей в нем или в ней перемене она никогда не сможет разлучиться с ним. Она тайком изучала его, пристально следила за его усилиями, мысленно поддерживая их неосознанным напряжением воли.

Стоящие на каминной полке часы отсчитывали секунды, неслышным дождем падавшие на мать с сыном; к ужину на плите медленно кипел суп; из соседней квартиры время от времени доносились приглушенные звуки шагов, обрывки разговора; негромкий городской гул, обтекая их дом, мягко бился в окна комнаты, словно волны далекой органной музыки. В этой комнате царила любовь в сочетании с высокими устремлениями, а также удивительная нежность. Да, в любви Люси к сыну была такая нежность, какой она уже давно не испытывала.

Дни проносились мимо – ибо по мере приближения экзамена время будто ускоряло свой бег, – и ей казалось, что Питер занимается чересчур усердно. Он мог получить одну из нескольких стипендий, одинаковых по размеру, и она считала ненужным и пагубным для его здоровья стремление стать лучшим. Поскольку он попал в число первых двадцати кандидатов, грант так или иначе должен был достаться ему, но его это мало удовлетворяло – Питер притязал на первое место в открытом состязании. И конечно, Люси горячо желала сыну успеха, с необычным рвением молясь за него. Обходя трущобы, она взяла в привычку забегать в церковь своего округа и посвящать несколько минут ревностной молитве за Питера. Часто она зажигала свечи перед гипсовой статуей святого Антония, и столь же часто ее медяки гремели в черной жестяной коробке, стоящей между облаченными в сандалии ступнями святого. «Скромная лепта вдовы, – горько скривив губы, думала она, – и святой Антоний, покровитель отроков, не останется глух к моим мольбам за сына».

Однако беспокойство Люси росло с каждым днем. И вот настало утро экзамена. На прощание Люси поцеловала Питера – подобное проявление чувств она позволяла себе крайне редко, – он же спокойно отправился навстречу своей судьбе, и мать, смахнув с ресниц непрошеную слезу, побежала в гостиную посмотреть, как сын идет по улице. Когда Питер обернулся и с ласковой улыбкой уверенно помахал ей рукой, ее затопили гордость и нежность. Ее восхищала его собранность. Она сама от волнения чувствовала себя беспомощной и вялой, ее закаленная жизненным опытом воля ослабла.

Она выполняла свою работу, вела разумные беседы, толково отвечала на вопросы, но делала это полубессознательно и позже не могла вспомнить ни одной подробности этого рабочего дня. Питер обедал в университете, и она не пошла домой в середине дня, а отправилась одна в кафе-кондитерскую мисс Чишем, где рассеянно заказала пирог за два пенса – превосходный пирог с обильной подливкой – и съела, не чувствуя его вкуса. Мысленно она сидела в экзаменационной аудитории, следя за летающим пером сына. Вместо вилки представляла себе перо, а вместо подливки – чернила.

День тянулся бесконечно, но все же наступил вечер. Ровно в пять Люси вышла из конторы и через несколько минут села в красный трамвай, направлявшийся в сторону ее дома.

С замирающим сердцем поднималась она по лестнице, зная, что сын еще в университете, но предчувствуя его скорое возвращение. У нее не было настроения вступать в посторонние разговоры, однако, едва она повернула ключ в замке, дверь соседней квартиры распахнулась и молодая женщина, протягивая Люси какие-то пакеты, с улыбкой сказала: