Три любви

– Что ж, не скажешь ведь, что я не давал тебе совет, – спокойно произнес он. – Безумие – вынашивать эту мысль об университете. Тебе не повезло, и следует по одежке протягивать ножки.

– Мы уж как-нибудь позаботимся об этом сами.

Она принялась натягивать перчатки.

– Будь логичной, – настаивал он примирительным тоном. – Почему тебе непременно нужно плыть против течения? Попадешь на глубину и утонешь. Я предлагаю тебе разумную помощь. Найду мальчику какую-нибудь достойную службу. Его жалованье станет тебе хорошим подспорьем. Перестань гоняться за миражами. Довольствуйся тем, что имеешь.

Застегнув последнюю пуговицу на перчатке, Люси резко поднялась с бледным застывшим лицом.

– Увидишь, на что я способна! – дрожащим голосом произнесла она.

Неуклюже поднявшись на ноги, Ричард воскликнул:

– Не будь смешной, Люси! – (Ее эмоции действительно казались смешными, а накал чувств не соответствовал ситуации.) – Прислушайся к голосу разума. Откажись от невозможного.

– Прощай, Ричард, – сказала она.

От волнения у нее затряслись руки.

Несколько мгновений он смотрел на нее, потом невозмутимо пожал плечами.

– Конечно, если ты продолжаешь разыгрывать мелодраму, – фыркнул он, – то все это безнадежно.

Тут неожиданно распахнулась дверь, и в комнату с чарующей улыбкой впорхнула Ева.

– Ты ведь не собираешься уходить, Люси? – прошепелявила она. – Ты пробыла у нас совсем недолго.

– Боюсь, слишком долго, – натянуто ответила Люси, но ирония прозвучала жалко.

– Как жаль, что ты не останешься на ужин. И я хотела срезать тебе цветов из сада, – ласково приговаривала Ева, пока Люси шла к двери.

«Цветы! – гневно подумала Люси. – Просишь хлеба, а тебе предлагают цветы». Придет день, и она сама подарит Еве цветы – много цветов! Овладев собой, она попрощалась с братом и его женой, однако, шагая по ухоженной садовой дорожке, задыхалась от горечи унижения, и щеки у нее горели от негодования. Да, она унижалась, и ради чего? Ричард, имеющий возможность обучать своего сына юриспруденции и послать дочь в Париж, предложил ее сыну должность клерка, уподобил ее любовь к Питеру нелепой позе. И теперь он примется критически обсуждать этот инцидент с Евой. Плотно сжав дрожавшие губы, Люси шла, ничего не замечая вокруг. Разумеется, Ева тоже могла подлить масла в огонь – ее притворно-любезная манера оказывала на Ричарда свое коварное дурное влияние. Люси уже мысленно слышала непринужденный смех Евы, что заставило ее поежиться от стыда.

По пути домой ее уязвленная гордость переросла в твердое намерение. Она вошла в дом на Флауэрс-стрит, дрожа от нетерпения. Сын поджидал ее. «Он не дефилирует с довольным видом по площадке для игры в гольф, – горько думала она, – а сосредоточенно читает в кухне». Стараясь не выдать волнения голосом, она спросила:

– Думаешь, ты сможешь выиграть одну из тех стипендий, о которых говорил?

Питер поднял глаза, немного удивленный ее странной напористостью.

– Да, мама, – сказал он. – Но разве дядя Ричард не…

– Молчи! – в сердцах сказала она. Потом, сделав над собой усилие, взяла себя в руки и с нежностью взглянула на него. – Хочу, чтобы ты завтра подал заявление, – другим голосом, спокойно проговорила она. – Ты получишь стипендию, сынок, а остальное для тебя сделаю я.

В самом деле похоже на мелодраму. Она еще покажет Ричарду с его посредственными отпрысками и, самое главное, Еве. Да, когда Ева в очередной раз рассмеется, Люси сумеет ответить ей спокойной насмешливой улыбкой. Она уже мысленно упивалась картинами будущего, стиснув зубы в непреклонном стремлении к своей цели.

Глава 17

Осторожно вставив ключ в замок, она бесшумно повернула его и тихо вошла в квартиру. В маленькой передней, куда из веерообразного окошка над дверью проникал тусклый свет, она положила кожаную сумку – не ту знаменитую, коллекторскую, а сумку для покупок, недавно приобретенную на Каледонском базаре, – затем сняла пальто и шляпу, повесила их на вешалку и, повернувшись, неслышно направилась в кухню.

Сын занимался – поставив локти на стол, стиснув виски ладонями, то и дело ероша волосы, он склонился над книгами и листками бумаги, поглощавшими его внимание настолько, что он даже не поднял головы при появлении матери. Она не стала отвлекать его, а принялась молча готовить ранний ужин – поставила чайник, зажгла газовую горелку, время от времени бросая взгляды на его затылок. Уже почти три недели продолжались эти напряженные занятия, и ее невыразимо трогал сосредоточенный вид Питера. Покончив наконец со всеми приготовлениями, она тихо произнесла:

– Можно теперь освободить стол, Питер?

– Привет, мама, – откликнулся он, словно лишь сейчас заметил ее присутствие. Он откинулся на спинку стула. – Снова меня отвлекаешь.

– Если хочешь, могу дать тебе еще пять минут, – пробормотала она.

– О-о, все хорошо, – охотно откликнулся он. – Я уже достаточно позанимался.