Три любви

Но он не мог прийти. Его не было в городе. Пока она ждала, письмо матери игуменьи следовало за ним в Бретань, куда он уехал в отпуск с Роуз – да, они всегда говорили, что вернутся туда, чтобы вновь пережить восторг своей первой поездки. А телеграмма, та телеграмма ее собственного сочинения – такая четкая, ясная? Люси была уверена, что Питер прочтет ее и непременно явится на вокзал. Однако она попала в руки его коллеги, тот не подозревал о важности послания, к тому же был завален работой, и у него лишь мелькнула мысль: «Мать приедет к нему домой». Прислуге, остававшейся в пустом доме, была послана записка о том, что кто-то может приехать. И это все.

В сложившейся ситуации целиком и полностью была виновата сама Люси. Отчего бы ей не пожить еще немного в Сантьенсе, пока она не окрепнет, не получит весточку от сына, пока не будут сделаны приготовления к ее приезду? Но это было не в ее духе! И вот она здесь, ждет на вокзале. «Дальше и дальше», – звали колеса поезда. Но ее ноги никак не хотели идти дальше. Они были как чужие, спотыкались и подгибались под почти бесплотным телом. Оно сделалось совсем воздушным и могло бы воспарить, если бы не острая боль в боку, превратившаяся в цепь, которая привязывала Люси к реальности. И с каждым вздохом выковывалось новое звено.

«Надо что-то сделать» – эта четкая мысль, словно издалека, проникала в оцепеневшее сознание Люси. Она не может вечно оставаться здесь, бесцельно вышагивая взад-вперед по этой бесконечной платформе.

Она смутно различала полицейского, который стоял у столба и смотрел на нее. Страж закона находился здесь уже давно – много минут, или часов, или столетий наблюдал он за ней с подозрительным вниманием. Вдруг ей стало плохо, она почувствовала безмерную слабость и вспомнила о приступах головокружения. Приближался очередной из них. С ней все будет хорошо, но она должна что-то сделать – да, надо попросить о помощи. Люси приблизилась к полицейскому, открыла рот и, запинаясь, попыталась что-то сказать. Но выговорила ли она хоть слово? Она не знала. Перед ее глазами плавало круглое красное лицо, ниже – блестящие пуговицы мундира. Что подумает полицейский? Учует ли в ее дыхании запах бренди, которым напоила ее горничная на судне? Неужели он вообразит, что она, Люси Мур… Но тут она разрешила эту сложность для него и для себя, упав без сознания у его ног.

Разумеется, как по волшебству, собралась толпа – сочувствующие, которые увидели, что женщина упала в обморок, и требовали дать ей воздуха. Но, как ни странно, она не приходила в себя.

Затем приехала карета «скорой помощи» – белый автомобиль, подобно призраку ворвавшийся в сумрак сводчатого вокзала.

Люси лежала в «скорой помощи» на спине, как чудной манекен. Глаза у нее были открыты, и в них сквозило чуть удивленное выражение. Над ней склонились две фигуры – полицейского и мужчины в длинном белом халате.

У нее в ушах ухало, в боку похрустывало, потом раздался оглушительный шум. Она в изнеможении закрыла глаза. С сухих губ срывалось быстрое неглубокое дыхание.

– Она странно дышит, правда? – немного погодя спросил полицейский.

Мужчина в белом халате кивнул.

– Не могу понять, зачем эти старухи бродят в одиночку.

– Да, только беду на себя навлекают.

Пауза.

– Твой напарник отвезет нас в больницу Святого Томаса.

– Отлично, приятель.

Въехали в больничный двор. У Люси по-прежнему был отсутствующий вид, и она по-прежнему напоминала манекен, неподвижно лежащий на носилках. Все происходило так быстро, будто ее нес какой-то неудержимый поток. Она попыталась протестующе поднять руку, но не смогла. Поток увлекал Люси дальше и дальше. Ее везли куда-то по лабиринту широких бесконечных коридоров. Вспышки света, чужие лица.

Ох, ох, возвращается та, по-настоящему сильная боль. Острая, очень сильная и мучительная. Не зубная ли это боль? Ведь болит у нее в боку, но все же – да, она вспомнила – это так похоже на раздирающую боль при удалении зубов. «Для начала удалим эти четыре зуба!» – и ее осторожный голос: «Сколько будет стоить без… анестезии?» Она тогда лежала, откинувшись на спинку красного плюшевого кресла… Люси вновь почувствовала резкую боль. Потом увидела большое улыбающееся лицо дантиста, склонившегося над ней. Нет, не он – этот моложе. Он ободряюще улыбается ей, затем колет иглой в руку, и она сама пытается улыбнуться в ответ, пытается говорить, сообщить, кто она такая, рассказать про сына.

Боль – опять боль, каждый вдох приносит острую боль. И наконец темные облака и стальные морские волны накатываются на нее, уносят в блаженное беспамятство.

– Острая форма, – заметил стоящий в изножье кровати больничный врач. – И отсутствие реакции.

– Когда мыли ее, – сказала сестра, – то просто испугались… Такое истощение…

– Надо сообщить родственникам.

– Ничего нет. Никаких меток на одежде. Ни сумки, ни писем, только немного бельгийских денег в кармане платья. А платье-то какое!

Он посмотрел в сторону кровати:

– Тогда я извещу полицию.

– Да.

– И поставьте ширмы! – Уходя, он бросил на больную многозначительный взгляд. – Верхушечная пневмония при такой конституции!