Три менялы

Но главным было не это, ей все время хотелось вновь испытать удивительное чувство обновления, которое охватило ее после первого посещения тех валунов. Каменное «яйцо» не подводило, каждый раз она видела мир преображенным, замечала то, на что раньше не обращала внимания, как будто зрение, слух, обоняние с каждым разом становились все лучше, все острее. Покидая языческое капище, она всякий раз чувствовала себя словно…словно… Матильда задумалась, ища подходящее сравнение. Что-то забытое шевельнулось в памяти: словно «аминула вагула бландула» — «душечка летучая чудная»… Это, кажется, из того стишка императора Адриана, что они учили в универе, второй век нашей эры, латынь, обязательная программа, так сказать. Временами ей казалось, что она на самом деле стала легче, ходила теперь, едва касаясь земли. Но к этому ощущению она вскоре привыкла.

Ее походы к Менялам продолжались, теперь изменения происходили скачками: то ее вдруг в буквальном смысле валил с ног яркий свет. Вышла из каменного «яйца» и села на землю — так на нее подействовал нестерпимо синий небосвод, а пожелтевшие деревья показались охваченными языками пламени. Через несколько часов зрение более-менее нормализовалось. Но насколько оно стало нормальным, Матильда сказать не могла, потому что уже забыла, каким видела мир раньше, до Менял.

После одного из посещений изменения начались не сразу, а только ночью, и в эту ночь она спать не могла. Сначала стало мешать тиканье наручных часов. А когда она сняла их и отнесла в другую комнату, вдруг услышала тиканье настенных ходиков на кухне. С каждой минутой оно становилось все громче, ей пришлось встать снова, завернуть все часы, имеющиеся в доме, в одеяло и вынести на улицу. И все равно казалось, что от их оглушающего тиканья сотрясаются стены. Потом она услышала, как коровы вздыхают и жуют свою жвачку, похрапывает свинья, возятся куры на нашесте. А на рассвете невообразимо громкий гвалт подняли птицы в далеком лесу. И так же внезапно, как это началось, ее вдруг оглушила тишина. Впечатление было такое, что она оглохла, но потом она поняла, что слух ее стал обычным.

А однажды обострилась чувствительность кожи. В душе, проведя рукой по бедру, Матильда чуть не застонала от невыразимо приятного ощущения. Каждое касание вызывало бурю чувств, она не могла мыться, переключила воду на холодную, вскрикнула от непереносимой резкости ледяных струй, но это отрезвило. Она смогла перевести дух. Боже, она стала ненормальной! Собственно, почему «стала»? А может быть, она была ненормальной, а вот такая чувствительность и есть норма? Иначе почему во всех эротических кадрах показывают ласкающие руки? На какой-то миг она представила рядом с собой мужчину, ощутила даже, как он проводит рукой по ее бедру, груди… И чуть сознание не потеряла от желания… Бедный Гамлет, ему ведь тоже было несладко рядом с тем бревном, которым она была, он тоже был обделен…Хотя вряд ли, муж явно утешался в чужих постелях, и ей самой это было удобно — так он меньше от нее требовал.

Изменилось у нее и вкусовые ощущения. Заметила это случайно: варила эту вечную кашу и, машинально попробовав, добавила сперва соли, потом сахара. И с удивлением потом отметила, с каким аппетитом в этот раз ест девочка. Похоже, она стала готовить вкуснее.

Иногда перемены бывали просто пугающими: Матильда, выйдя из капища, испытала настоящий шок: в нос ей ударила… резкая зелень травы. Именно так — цвет подействовал не на зрение, а на обоняние. Ей хотелось зажать нос, таким насыщенным был цвет. Он не был противным, просто его было слишком много. Перевела взгляд на небо, и ей стало нечем дышать от пронзительной синевы. Некоторое время она вообще не могла смотреть, прикрыла глаза рукой, постояла так. Но теперь звуки заполонили все вокруг и тоже воспринимались по-иному. Песня какой-то пичуги показалась ей какой-то кисло-сладкой, она даже сглотнула набежавшую слюну, а шелест листвы и трав наполнил рот легкой сладковатой осенней горечью. Она познавала мир с изнанки.