Три метра над небом. Трижды ты

– Вот, даже в самые печальные моменты тебе удается меня рассмешить. Ты даже не представляешь, сколько раз могла бы мне помочь! Нелегко жить с человеком, когда сердцем ты не с ним. И как только я ни пыталась привыкнуть, но это было выше моих сил. Есть вещи, которые совершенно не подчиняются доводам разума.

– Что, например?

– Любовь. Ты можешь делать все, что полагается, – готовить ему завтрак и, так же старательно, обед, красиво одеваться для него, ходить на вечеринки, быть рядом с ним идеальной женщиной, но потом замечаешь, что всего лишь исполняешь роль в фильме.

– «…который я уже столько раз видел и всегда без тебя».

Баби улыбается:

– Ты цитируешь Лучио. Как это верно! Но потом, когда ты оказываешься в объятиях человека, которого не любишь, кино исчезает… пуф!.. испаряется. Достаточно одного поцелуя, чтобы это понять. Один поцелуй – и ты уже знаешь, любишь ты этого человека или нет. Достаточно того, чтобы твои губы коснулись его губ хотя бы на секунду, чтобы почувствовать или невероятную дрожь, или ужасную тоску.

– Ужасную? Ты преувеличиваешь.

– Такая уж я есть и никак не могу понять, как же я в это вляпалась. Это какой-то абсурд, клянусь тебе. У Стэпа был миллион достоинств и несколько явных недостатков, но как у всех. Удивительно, что со мной эти недостатки исчезали, он словно успокаивался.

– Ты была его целебной ромашкой со всех точек зрения.

Баби улыбается:

– Ты и сама стала симпатичней.

– Да ладно, я всегда была такой и ни капельки не изменилась. Это вот ты замышляешь непонятно что! Нет ничего мучительнее дружбы, которая заканчивается безо всякой причины. Что может быть печальней! Особенно тогда, когда все так болезненно. Я потеряла и Полло, и мою закадычную подругу. Но он этого не решал. А ты – да.

Не успела она произнести эти слова, как ей стало очень стыдно. Она понимает, что теперь лжет уже самой себе. Она прекрасно знает, что все было не так. Полло тоже решил уйти – лишил себя жизни. Это не было несчастным случаем, и она, может, смогла бы его остановить. От этой мысли Паллина внезапно начинает плакать: она так много всего в себе держала, так долго ни в чем и никому не признавалась, и вот теперь, снова встретившись со своей подругой Баби, она с ней неискренна…

– Нет, Паллина, прошу тебя, прости меня, больше такого не произойдет. Что бы ни случилось, я тебя больше никогда не брошу, я всегда буду рядом. Не надо, не плачь, а не то я тоже опять расплачусь.

Баби, сама того не желая, начинает плакать. Слезы текут по щекам, одна за другой, до подбородка; здесь они на секунду останавливаются, а потом падают вниз. Баби утирает их тыльной стороной ладони, а потом пытается улыбнуться Паллине.

– Если хочешь, я верну тебе твой платочек, который все еще пахнет морковным тортом. Но только он уже немного испортился от моих прежних слез.

– Нет-нет, возьми его себе. Мне кажется, он тебе еще пригодится… Можно вас?

Паллина окликает официантку-шведку, несущую на другой стол тарелки со вторым.

– Слушаю.

– Вы не могли бы принести нам немного салфеток? Похоже, у нас это надолго.

Шведка не понимает, но, не сказав ни слова, берет корзиночку с камнем, который не дает разлетаться салфеткам, и передает ее Паллине.

– Спасибо.

Паллина берет одну салфетку, а потом еще одну.

– Эх, как же я расчувствовалась!

– И я тоже. Потому-то мы и должны быть рядом.

– Точно. И раз уж мы рядом, я тебе сразу же расскажу одну странную вещь, о которой никогда не говорила. То, что случилось с Полло, не было аварией. Он себя убил.

– Что-что?

Баби не верит своим ушам.

Паллина кивает, а потом рассказывает, как все было. Как обнаружилось, что он болен; какой трудный путь ему пришлось бы пройти; как он был уверен, что обречен на неподвижность, что именно это заставило его принять такое решение. Точнее принять препарат, от которого во время последних гонок остановилось бы сердце, чтобы никто ничего не заподозрил.

– Но это же было не наверняка! Может, он бы смог выздороветь, в медицине постоянно делают столько открытий, да и каждый организм реагирует по-разному, и он, может быть…

– Он не хотел слушать никаких доводов.

– Но он не должен был сдаваться, случаются и чудеса. Не зря же столько людей едет в Лурд… Неужели все это выдумки?

– Я ему это говорила. И знаешь, что он мне ответил? «Это ты мое чудо, но, к сожалению, этого мало».

Баби молчит. Указательным пальцем она собирает оставшиеся на тарелке крошки от морковного торта, придавливает их и сплющивает до тех пор, пока они не прилипают к коже. Она собирает их по всей тарелке, и, когда их уже достаточно, съедает их.

– Даже не знаю, что будет, когда об этом узнает Стэп.

– Я ему уже сказала.

– Уже сказала? И как он на это отреагировал?

– Не знаю. Я дала ему письмо, которое написал ему Полло.

– И как он его воспринял?