Три минуты молчания

Потом еще помню, когда шел в кап, меня прихватило волной, и я встал на одну ногу, взялся за дверную задрайку и выливал воду из сапога. Ведро, наверно, вылил. Потом из другого. А первый у меня подхватило волной, и я за ним бежал босиком. Догнал и швырнул оба сапога в кап. Уже не думал, что в кого-нибудь попаду.

В кубрике спали уже, только роканы скинули на пол, и я тоже свой скинул, в телогрейке полез в койку. Но увидел — Димка мучается с Аликом, стаскивает с него, спящего, буксы и сапоги. Я слез помогать Димке, но уж не помню, стащили мы эти буксы или нет.

…А через час подняли нас — на выметку.

Так она шла четыре дня, подлая рыба, — по триста пятьдесят, по четыреста бочек за дрейф. И каждый день штормило, и валяло нас в койках, и снилось плохое. А потом сразу кончилось — не пустыря дернули, но и не заловилась она, как в эти четыре дня. Эхолот ее нащупывал, большие под килем проходили сигары, но в сети как-то не шла.

Часам к двум я скойлал последнюю бухту и вылез. Палуба была вся мокрая, серая и вдруг зажелтела от солнца. Облака плыли перистые, к ветру, к перемене погоды, и волна шла себе мелким бесом, сине-зеленая, с белыми барашками. Это еще можно пережить.

И вожак тоже можно пережить. Не то что привык я к нему, нельзя к нему привыкнуть, а просто разобрался — когда нужно "шевелить ушами", а когда и поберечься, что он тебя рванет со шпиля, когда попридержать, услышать вовремя, что сетку подводят, а когда можно и на палубу вылезти, покурить у всех на виду, и никто слова не скажет.

— Ну, как, Сень? — спросил дрифтер. — Освоил вожачка?

— Помаленьку.

— Вот, как скойлаешь его от промысла до порта, тогда и домой пойдем.

И правда, я посчитал — как раз за рейс и выберу эти две тысячи миль.

Я сплюнул и пошел к бочкам. Все же разнообразие…

13

В этот же день к нам почта пришла и картины. Один СРТ доставил, «Медуза», из нашего же отряда. Позже нас он на неделю вышел на промысел.

Бондарь приготовил пустую бочку, Серега достал багор с полатей. Как-то уж вышло, что он и за киномеханика, и вот если надо, с багром — то почту тащить, то чей-то кухтыль потерянный подобрать — в "Комсомольскую копилочку".

"Медуза" встала от нас метрах в пятнадцати, и кепы начали переговоры:

— Как самочувствие? — это с «Медузы».

— Спасибо, и вам такого же. — Это наш. — Имеем две про шпионов и эту… как ее…

Дрифтер сложил ладони рупором:

— "Берегись автомобиля"!

Там пошло совещание. Потом с «Медузы» ответили:

— Товар берем.

— А вы что имеете?

— Одну про шпионов, но две серьи. И заграничную, про карнавал. С песнями.

Кеп поглядел на нас. Я ее как будто видел в порту.

— Ничего, веселенькая.

Кеп опять приложился к мегафону.

— Махнемся!

Они запечатали бочку и кинули за борт, а сами отошли. Мы подошли, подцепили багром, бросили свою. А пока вот так маневрировали, каждый во что горазд перекрикивался с парохода на пароход: кто про какого-то Женьку Сидорова, которого что-то давно не встречали на морях, и в «Арктику» он не заявляется; кто про Верочку, общую знакомую, которой вдруг счастье подвалило — физика себе оторвала с ледокола «Ленин», скоро свадьба, поди; кто по делу — помногу ль на сетку берем и не собираемся ли менять промысел…

Серега из бочки вытаскивал коробки с фильмами, газеты за прошлую неделю. И тощенькую пачку писем — еще не расписались там, на берегу.

Бондарь, около меня, говорил Сереге:

— Хороший пароход, я на нем ходил.

— Кеп ничего там?

— Такой же.

— А дрифтер?

— То ж самое.

— А боцман?

— Разницы нету.

Я взглянул — и правда: пароход — ну в точности наш, мы в нем отражались, как в зеркале. Такой же стоял на крыле кеп — в шапке и телогрейке, такой же дрифтер горластый, боцман — с бородкой по-северному, бичи — в зеленом, как лягушки. Такой же я сам там стоял, держался за стойку кухтыльника, высматривал знакомых. Вот, значит, какие мы со стороны…

Кто-то меня толкнул под локоть. Бондарь. Глаза — как будто драться со мной хотел. А на самом деле — письма мне протягивал.

— Держи, нерусский.

А я ни от кого писем не ждал. Мать еще не знала, на каком я ушел. Но тут и от нее было, переслали из общаги.

— Почему же это я нерусский?

— Чучмек[43] ты какой-то. И одеваешься не по-русски.

Вот, значит, что мы не поделили. Курточка виновата.

— Надо, — говорит, — сапоги носить, пинжак. А так тебя только шалавы будут любить, Лилички всякие.

Ага, он уже и посмотрел от кого. Второе было — от Лили. Третье от какого-то кореша, фамилии я не вспомнил.

"Медуза" дала три гудка, мы ей ответили — и разошлись. Она — дальше, к Оркнейским островам, ей еще больше суток было ходу. А мы — на поиск.

Я ушел на полубак, сел там на свою бухту. Первым хотелось мне от Лили прочесть, но я его отложил. А распечатал — от матери.