Три минуты молчания

- К правде, боцман, - сказал Димка. - Токмо к ней единой.

Боцман повернулся к нему.

- Закройся! Правда - ее, знаешь, не всем и говорить можно.

- Да-а? Это что-то новенькое.

- Такому вот скажи - он и будет сидеть в грязи по макушку. Скажет, что так и нужно.

- Товарищ боцман, вы большой ученый!

Боцман посопел и сказал:

- Подмети в кубрике. Чтоб ни одного окурка.

- А кто уборщик? Расписания же нету.

- Вот с тебя и начнется.

Димка сказал, усмехаясь:

- Кроме того, боцман, ты еще, оказывается, волюнтарист.

- Возьми веник, салага. Сказали тебе.

- Есть!

- То-то вот. Безнадежные вы мужики!

Димка, когда он ушел, опять полез в койку. Все же освоился, салага.

Я лежал, слушал, как вода шипит за переборкой, почти у меня над ухом. Меня слегка укачивало от хода, и я летел куда-то, над страшной студеной глубиной, только мне было тепло и сухо. И я было заснул, но они заговорили снова.

Восьмым у нас в кубрике Ванька Обод жил. Я вам еще про него не рассказывал. Да я его и не замечал особенно. Весь он - из сапог и шапки, а под шапкой едва его личико разглядишь - наморщенное. И всегда он помалкивал и хмурился, а в кубрике сразу же заваливался в койку, только сапоги свешивались через бортик. Вот он полеживал, этот Ванька Обод, покачивал сапожищем, а тут вдруг заговорил:

- Чтоб цель имел! Я ее вот лично имею. Мне цыганка посулила: "Ты, золотой, в казенном доме умрешь, тридцати семи годков". Так мне чего беспокоиться?

Шурка привстал с картами, но так, наверное, и не разглядел его, за голенищем с раструбом.

- Ванька, ты там чего?

- А ничего. Чего! Чего!

- Какая у тебя цель?

- Бабу свою пришить. Как раз время. Я знаю, с кем она там сейчас. А я, дурак, аттестат ей открыл.

- Ну, Ванька, - сказал Шурка, усмехаясь, - ты за морями видишь.

- Ага. За синими и за зелеными. Сам пользовался. Я с одной, примужней, роман в Нагорном имел. Так мы на его аттестат так славно время проводили. Он вторым штурманом ходил. Что ты! Всю дорогу хмельные были. Вот стервь!

- Приятно вспомнить?

- А нет, скажешь? Потом она его на причале встретила: "Ах, Витенька, я без тебя не жила, а прямо таяла". Вот именно таяла. Ну, я приду - ох, если застану! Топориком это дело пресеку...

- Эту, - спросил Шурка, - с которой роман имел?

- Зачем? Свою.

- Да как же застанешь? Она у диспетчера справится, когда у тебя приход.

Ванька там призадумался. Нам не понять было, травит он или всерьез. Потом опять донеслось из-за голенища:

- А вот и не узнает. Я на всю экспедицию не задержусь, спишусь на первой базе. Или на второй. У меня врачиха есть знакомая. Душевная баба, Софья Давыдовна. Глупая, сил нет. Бюллетень мне выписывала за первый свист: "Радикулит у меня, говорю, наследственный". Она и проверять не стала. "Правильно, голубчик, отдохни, надо разумно к своему здоровью относиться". А топор у меня в сенях лежит. С топором и войду.

- Постой, - сказал Шурка, - а если она одна будет? Ванька опять призадумался. Но ненадолго. Одна - значит, не вышло. Да не может быть, чтобы одна. Бабе одной скучно.

Алик вдруг подал голос:

- Почему же "не может быть"? А если она тебя любит?

- А я что сказал? - спросил Ванька. - Не любит?

- Ну, значит, ждет...

Голенище затряслось - от Ванькиного смеха. Тряслось оно долго, Ванька смеялся с чистым сердцем, хотя голос у него надтреснутый был и хриплый. Потом он сел в койке, и шапка на нем затряслась, уши так и прыгали, он часто и шапку не снимал, когда заваливался в койку. Потом Ванька спросил:

- Ты что, маленький? Или мешком шлепнутый? Не знаешь, кого бабы любят? Они мужика любят, который рядом, понял? А когда его нету, они другого любят. Он теперь с ней рядом. Эх, салага! Ты с бабами спал или с мамкиной подушкой?

- И никаких исключений? - спросил Димка. С еле заметной своей усмешкой.

Ванька опять завалился в койку.

- Исключений! Мне кореш про нее написал, еще в прошлом плавании. Верный кореш, не соврет. Он ее с этим хмырем видал, как они на пару из магазина выходили. А магазин какой, знаешь?

- Нет, - сказал Димка. - Какой же магазин?

- Галантерейный. Духи продают. И чулки. И эти... бюстгалтеры. Так что он теперь ее лапает, как врага народа.

Васька Буров бросил читать свой талмуд, заворочался.

- Бичи, кончайте вы свою дурь. Я с тоски не засну.

- А ты, давай, - сказал ему дрифтер, - включайся в беседу. Это не дурь, Вася, а семейная проблема.

- А я уж их все порешал давно. А до ваших мне дела нету.

- Да ты с нами-то поделись. Как они решаются.

- Так и решаются. Потрохов народи и радуйся.

Дрифтер даже подпрыгнул на лавке.

- Вот те на! Радуйся. Да у меня их четверо. Хоть в сенях спи.

Шурка с Серегой зареготали.

- Вот и хорошо, - сказал Васька. - Теперь твою бабу никто и не соблазнит. А соблазнят - тоже горя мало. Главное - потрохи. У тебя они пацаны, что ли?

- Четверо военнообязанных.

Васька вздохнул с завистью:

- Я б хоть одного хотел. А то у меня обе - пацанки. Хорошие, но пацанки.

- Плохой ты задельщик, Вася. К следующему рейсу не исправишься, мы тебя артельным не изберем.

- Тебя бы вот попросить - заделывать.

- Я, Вась, всегда за товарища.

- Конечно. Мозгу-то чуть, на что другое не хватит.