Три минуты молчания. Снегирь

Чуть попозже, у портового кафе, Васька Буров откололся, кандей с Митрохиным – им к морскому вокзалу нужно было, через залив переправляться. Ещё сто шагов прошли, и ещё наша когорта поредела: «маркони» и боцман в Нагорное ехали, им нужно было к Южной проходной. С ними – Ванька Обод, Серёга…

– Встретимся в «Арктике»?

«Маркониева» жена сказала:

– Точно не обещаем. Как сложится…

Клара на неё цыкнула:

– Ты моряцкая жена или злыдня? Уж так торопишься мужика скорей под туфлю затолкать. Дай ему хоть вечер от тебя отдохнуть.

Та смолчала, губы сжала в полоску, лицо белое стало от злости. «Маркони» развёл руками, улыбнулся виновато:

– Приложу все усилия, бичи. Но – как сложится…

Потом салаги откололись. Они в общежитие Полярного института надеялись устроиться. Я к ним подошёл, спросил:

– Ну, как? В Баренцево не идёте с нами? Надоело?

– Мы ещё подумаем, – сказал Дима. – Пока до свидания, шеф.

Я попросил Алика отойти на пару слов. Димка его ждал, отвернувшись.

– Скорей всего не пойдём, шеф, – сказал Алик. – Мы должны вернуться к своим кораблям.

– Конечно. Не ваше это всё-таки дело. – Но мне совсем другое хотелось у него спросить. – Скажи, почему ты тогда отказался, в тузик не захотел сесть?

– Как тебе объяснить? – Он смущался, смотрел под ноги себе. – Ты не поймёшь, наверно. Ну… хотелось разделить с вами. Что бы там ни случилось. Даже любопытно было. И где-то я до конца не верил. Может быть, на минуту – когда свет погас.

– Что ж тут непонятного? Всё как полагается.

– Ты его тоже не осуждай. – Он посмотрел мне в глаза твёрдо, хоть и покраснел. – А я – как мог его отпустить? Что, если б он решился? И его бы там захлестнуло в плотике. Тут грех обоюдный, шеф. Ещё неизвестно, кто кому должен простить.

Я засмеялся.

– Что вы ребята, бросьте. Какой грех? Все глупостей наделали, ваша не самая большая.

– Хорошо, если ты так думаешь.

– Уже одно, что вы в море с нами сходили…

– Да, для меня это многое значило. Ты не представляешь…

Я перебил его:

– В «Арктику» же вы придёте? Ну, там и скажешь. Все послушают с удовольствием, не я один… Да! – я вспомнил. – Лилю увидишь сегодня?

– Передать ей, чтоб пришла?

– Мне всё равно. – Я даже удивился, как легко я это сказал. – Захочет – придёт, гостьей будет. Но привет, конечно, передай. И ещё – спасибо. Это уж как она поймёт. – Я пожал ему руку, а Димке просто помахал. – Встретимся в «Арктике»!

Совсем уж маленькой кучкой мы прошли через Центральную проходную, поднялись наверх, к вокзалу. Здесь, на площади, от нас последние уезжали в Росту – «юноша», дрифтер и бондарь. Сонного таксиш-ника растолкали, приспособили к делу.

– Не поминай лихом, – сказал я бондарю. – Я знаю, ты в Баренцево не идёшь, так попрощаемся?

Он руки моей не взял.

– Кто тебя ещё поминать будет? Много чести, знаешь. – И тронул таксишника. – Езжай, родной.

Дальше мы пошли с «дедом». Он совсем близко от нашей общаги жил. Вот так мы с ним когда-то и познакомились: все разошлись, а мы вдвоём пошли пробиваться через метель – и вдруг разговорились, и он меня к себе затащил обедать. А за весь рейс не сказали друг с другом ни слова.

Я шёл с «дедом» и он говорил мне:

– Беспокоит меня твоё дальнейшее, Алексеич. Ты всё же не бросай флот, зачем тебе жизнь переламывать надвое. Мы, может, самое трудное уже пережили, а теперь, глядишь, техники поднавалят, новые суда пойдут – «океаны», «тропики», условия наладятся. А я-то – уж кончился, это точно. Кончился я в этом рейсе. Тридцать лет около машины провёл, а как посмотрел на парус – вдруг понял: кончился.

– Что ты, «дед»! Мы ещё поплаваем вместе. Ты же меня делу обещал научить.

Он не отвечал, усмехался, а я вспомнил: «Приятно и легенду послушать».

У своего переулка он спросил, помявшись:

– Может, ко мне завалимся? Накормят нас, выпить поставят, и спать где найдётся. Чего тебе сразу – с парохода и в общагу?

Но я как вспомнил их комнатёшку, диванчик, на который меня положат…

– А я не в общагу, – сказал я ему весело. – Есть ещё куда завалиться.

– А! – Он улыбнулся мне. – Ну, до «Арктики»!

Мы пожали руки, и «дед» зашагал – тяжёлый, в коротком своём полушубке, в мохнатой шапке, в сапогах. Ещё раз обернулся ко мне, точно бы знал, что я жду этого, и помахал на прощанье. И я пошёл один, сначала одной щекой к ветру, потом другой.

Навстречу мне два чудака шли. Один чего-то бубнил, размахивал длинными мослами, другой – трусил полегоньку, упрятав нос в воротник. Я пригляделся – знакомые силуэты, Вовчик с Аскольдом. Я вышел к фонарю, сделал им ручкой.

– Приветствую вас, кореши. На промысел топаете?

Стали как вкопанные. Вроде бы дёрнулись друг от друга. Потом Аскольд заулыбался, губищи распустил.

– Сень, откудова, какими судьбами?

– Да всё оттуда же, с моря. Где вас никогда не видно.

– А мы тебя в апреле встретить готовились. Как это понять, Сеня?

Неохота мне было им рассказывать.

– Поздновато вы сегодня, бичи. Разошлись уже все. Да и не повезло нам, много с нас не выдоишь.

Вовчик вздохнул:

– Мы б хоть посочувствовали.

Мне смешно стало. И никакой же злости я к ним не испытывал. Но и жалости тоже.