Три минуты молчания. Снегирь

Я сидел у окна – площадь перед вокзалом занесло сугробами, и ни души на ней не было, раскачивались на проводах фонари, чёрные тени шарахались по снегу. Потом из тёмной-тёмной улицы вынырнула «Волга» с шашечками, сделала круг и стала посередине: дальше было не проехать. Из такси – задом почему-то – вылезла баба в коричневой толстой шубе, в белом платке, в пимах, вытянула за собой чемодан. Таксишник выглянул и что-то сказал ей, улыбаясь, и что-то она ему ответила – тоже, наверно, весёлое, а потом пошла к вокзалу, скосясь от чемодана, а он ей глядел вслед и усмехался. Раз она обернулась что-то крикнуть ему, и он ей помахал ладошкой.

Она шла к вокзалу, как раз против окна, где я сидел, но меня не видела, улыбалась сама себе – или тому, что ей сказал таксишник. А я вдруг почувствовал, как что-то у меня стучит в виске и дрожат ладони, в которых я сжимал стакан.

9

– Всё время, замечаю, ты у меня на дороге, рыженький!

– Нет, это ты у меня на дороге.

Клавка повалилась на стул, расстегнула шубу, сдвинула платок на плечи. И тогда уж мне улыбнулась во всё лицо. Уже она успела обмёрзнуть и раскраснеться, пока шла к подъезду.

– Дай глотнуть горяченького, чего ты там пьёшь. – Я ей протянул стакан. Клавка отпила и сморщилась. – Бог ты мой, он кофе пустое пьёт. Как же так жить можно! Нюрка, ты куда же смотришь?

Буфетчица выглянула из-за витрины.

– А что?

– А ничего! Такой парень у тебя сидит, а тебе лень багажник отодрать со стула. Ты картину видела «Человек мой дорогой»? Посмотри, в «Космосе» показывают. Так он мне ещё дороже, вот этот злодей. Сидит у тебя сиротинкой неприкаянной. Ты б хоть поглядела на него, какой он. Чудо морское!

Нюрка на меня захлопала глазами.

– Ничего особенного.

– Глаза надо иметь! – сказала Клавка грозно. – И мозгов хоть полпорции. Конечно, «ничего особенного», когда он в телогрейке драной. А пришёл бы он в своей курточке – ты б тут легла и не встала. – Клавка мне подмигнула. – Было у меня такое желание.

Нюрка опять ко мне пригляделась и не ответила.

– Что же ты, Нюрка, пива ему не поднесла?

– Да он не просил!

Клавка прямо зашлась смехом:

– Ну, Нюрка, ты мышей не ловишь! «Не просил»! Хороший мужик и не попросит – надо самой давать. Ну-ка, покорми его. Винегрету не вздумай предлагать, он у тебя позавчерашний, я отсюда вижу. Студень небось сама исполняла? Знаю, как ты его исполняешь.

Нюрка там заметалась.

– Балычка могу нарезать осетрового. Колбаски деликатесной.

– Вот, балычка куда ни шло… Хочешь балычка? Хочет он, хочет, потолще ему нарежь. Потом сочтёмся. Да шевелись, Нюрка, живенько, живенько, на флоте надо бегом!

– Я, слава богу, не на флоте.

– Ты-то нет, да он у нас на флоте. Э, дай уж я сама!

Клавка сбросила шубу на стул, взяла у Нюрки поднос, собрала мои стаканы. Кофе она выплеснула в мойку, принесла «рижского» и тарелку с балыком и хлебом. Опять завернулась в свою шубу и смотрела на меня, подперев кулаком щеку.

– Как ты жив без меня? Скучал хоть немного?

– Немного – да.

– И то – не зряшная на свете!

Я спросил:

– Куда едешь, Клавка?

– В Североникель, свёкра хоронить. Ну, не хоронить, его уже там без меня похоронили, а на девятины ещё успею. – Пнула ногой чемодан. – Сильно они на меня надеются, одних крабов семь банок везу, представляешь?

– Погоди, – я спросил, – почему к свёкру? У тебя муж есть?

Всё лицо у неё вспыхнуло. Отвела глаза.

– Был. Да сплыл.

– Бросил он тебя?

– Дa.

– Или ты его?

– Он меня.

Клавка насупилась, закусила губу. До чего ж мне было всё удивительно!

– Как же он мог тебя бросить?

– А что я – золотая? Так уж вышло. Лучше б, конечно, я его бросила. Тогда бы всё ясно было. А так – чёрт знает… Обиделся и ушёл. Ну, конечно, у него основания были.

– Вот, значит, в чём дело.

– Да уж, проговорилась.

– Надеешься – вернётся?

Клавка повела плечом, не ответила. Стала смотреть в окно, в темень.

– Где ж он теперь?

– Я ж говорю: сплыл. В море кантуется, вторым механиком на СРТ. Ну, может, ещё и вернётся… ненадолго. Ему про меня такого наговорили – как ему совсем вернуться?

– Это ты в море ходила – его тоже хотела увидеть?

Клавка ещё сильней покраснела.

– Не надо про это. Да и не вернётся он. Это ему снова надо в меня влюбиться. А я уже не та, понял, рыженький? Ты от меня уже одно воспоминание застал.

Клавка улыбнулась – так что я увидел у неё два золотых зуба сбоку.

– Сколько же тебе?

– Двадцать шестой грянул.

– Да, старуха!

– Всё-таки не восемнадцать.

Вот на чём ты нагрелась, я подумал, вот о чём говорила тогда, на «Фёдоре»: «А что нам такого хорошенького впереди светит?» Я его ни разу в глаза не видел, не знал о нём ничего, но вдруг такую злость к нему почувствовал! Какое ему до нас дело – раз он ушёл? За что такая почесть ему, что Клавка его ждёт и мучается, и у нас с нею ничего быть не может?

– Сколько же ты с ним прожила?

У неё дрогнули губы, и она ответила не сразу:

– Три года. Без семи экспедиций.

Я допил пиво и отставил бутылку.

– Ты когда вернёшься, Клавка?

– А ты – когда в море уйдёшь?

– Неделю отгуляю. В следующую пятницу «океан» отойдёт.

– Я раньше той субботы не вернусь.